Побратимы (Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич (книга жизни TXT) 📗
Встречаем Илью Харченко. Его отряд, состоящий из чекистов, радистов и ординарцев, стережет бурульчинский склон. Харченко волнуется:
— Хорошо, если не полезут сюда немцы. А если сунутся? Нас же здесь горстка!
— Сунутся, Илья Васильевич! Обязательно сунутся. Им осточертеет лезть в мешок на нашей ключевой, который три дня они набивают трупами своих солдат. Не сегодня-завтра пощупают и в других местах. Так что полезут они и на твой участок.
Через бурульчинскую долину доносится стрельба, крики, взрывы, опять крики. Это на Бурме идет война за то «окно», которое удерживает бригада Федоренко. Похоже, что враг оттесняет партизан, лишает нас последнего выхода.
— Вон наши резервы, — говорит Петр Романович. — Если отсекут первую бригаду, то придется тебе, Илья Васильевич, со своим чекистским отрядом бежать на помощь к соседям. К Свиридову, например.
К чувству беспокойства о ключевой прибавляется боязнь за судьбу федоренковцев. Спешим в штаб центра: может, там уже есть вести с Бурмы? Петр Романович говорит, не останавливаясь:
— Лучше сдать бурминское окно и силой потом пробивать его, когда потребуется, чем допустить прорыв противника на наш Яман-Ташский «пятачок». Враг тут черт знает чего натворит! А? Как думаешь?
Ответить трудно. И сперва надо выяснить: есть ли она в нашем распоряжении, та федоренковская бригада? Что произошло на Бурме?
В штабе центра вестей с Бурмы нет. Последняя связь была в пятнадцать часов. Полковник Савченко инструктирует четверых связных:
— Необходимо пройти на Бурму! Идите разными тропами. Попарно. Один впереди, другой за ним. Дистанцию держать на зримую связь. Все поняли?
А я, урвав у Ильи Харченко двух чекистов — Бориса Теплова и Ивана Сашникова, иду с ними в гражданский лагерь 5-й бригады.
— Товарищи женщины! Кто может подносить бойцам патроны? Кто не боится?
— Я пойду.
— Я.
— Говорите, где брать?
— Куда нести?
Отбираем двадцать женщин.
— Нести будете в шестую бригаду, на передний край. Это вон там, где сильнее всего гремит. А брать придется у бойцов пятой бригады. Подползайте и берите. Где приказом, где добрым словом, в порядке боевой выручки. А приказ таков: полсотни патронов на бойца — остальные сдать.
С десятью женщинами Борис Теплов идет в 21-й и в 3-й отряды. С остальными Иван Сашников направляется в 6-й и 23-й.
Теперь мне нужно получить от комбрига Филиппа Соловья официальный приказ о сдаче лишних патронов.
Перебегаю на КП 5-й. Говорю Филиппу о патронах. Но он возражает: запаса нет, а разоружать бойцов в ходе боя — дело Щекотливое. Лучше 5-й бригадой сменить 6-ю на ключевой. Это можно.
Достаю строевую записку, показываю:
Вот погляди: на двадцать пятое декабря у тебя в бригаде значилось сто пятьдесят тысяч патронов. Это почти по двести штук на бойца. Было?
Было. Но был и бой в Новой Бурульче двадцать седьмого. И двадцать девятого отряд Дегтярева дрался в Засутье. И бригада на ключевой отбила четыре атаки. Это же все патроны! И вообще, что я, жмот? Или не понимаю?
Нет, он не «жмот», Филипп Соловей. В марте сорок второго он прикрыл своей грудью отход отряда из-под Баксана. Всю прошлую зиму раненых бойцов всей бригады кормил тоже он, кормил тем, что добывал в боях. Таков и сейчас. Сам напрашивается на ключевую. Но отдать патроны?! Нет. Не решается комбриг отбирать патроны у своих бойцов. Им они сейчас дороже жизни.
А на ключевой новая огневая схватка. И явно можно различить: со стороны врага — шквал огня, а наши больше кричат, чем стреляют.
— Ты замечаешь, Филипп Степанович? Наши стреляют слабее…
— Чую…
Соловей молча подписывает приказ: оставить по пятьдесят патронов на бойца, остальные передать 6-й бригаде.
Мысленно я все время на Бурме. Что с бригадой Федоренко? Неужели ее отсекли и захлопнули наше бурминское «окно»?
Выяснилось все лишь ночью.
…Гора Яман-Таш окружена с трех сторон: с юга, с востока и с севера. А на западе есть лаз для партизан — урочище Бурма, где скрылась первая бригада, ушедшая с Колан-Баира и где кольцо вражеских цепей до сих пор не сомкнуто.
После атаки 29 декабря немцы не предпринимали новых попыток овладеть Бурмой.
Но брешь есть брешь. Рано или поздно закрывать ее надо. И вот время пришло. От Колан-Баира и с высоты «884» по бурминскому хребту в северном направлении двинули два вражеских полка, а с Уч-Алана навстречу им в южном направлении пошла баксанская группировка фашистов. Бурминский хребет стал мостом, на котором обе вражьи группировки вот-вот должны сомкнуться.
Федор Федоренко вновь и вновь склоняет голову над планшетом с картой, потом озабоченно оглядывает бурминский склон, заснеженные глыбы, стволы деревьев. Та же печать заботы на лицах комиссара Степанова, начштаба Саркисьяна, начальника разведки Рындина. Они тут же, на снегу, у огромного камня.
— Нет, — отрывает Федоренко взгляд от карты, — не найти тут выгодной позиции. И хочешь — не хочешь, а придется прижаться нам к Яман-Ташу. Там население. Там концентрация сил. В этой привязке к Яман-Ташу вся загвоздка. Не будь ее, мы б двинули в маневр…
Он еще раз осматривает ту часть склона, которая, теряясь меж деревьев, примыкает к хребту.
— Единственное, что нам осталось, это — неожиданно контратаковать.
Комбриг излагает свой план, все с ним соглашаются, и замысел, став приказом, передвигает отряды, втискивает каждого партизана в снежные сугробы, в землю, прижимает к каменным глыбам, к стволам деревьев.
Затаились. Ждут…
Чуть выше — хребет. На хребте — дорога. Тишина на ней постепенно рушится. Фыркают кони. Слышен скрип шагов на снегу, лошадиный топот. Шум все ближе. Вот он уже прямо над головой. Теперь — слева. И со стороны Уч-Алана — шум. Еще идут…
Партизаны лежат. Кто слушает, кто, откинув край маскхалата, всматривается вверх. Комбриг видит: продвигаясь по хребту, немцы расставляют пулеметы — один, другой, третий. Дула их направлены вниз, прямо в сторону затаившихся партизан. То ли заметили засаду, то ли занимают позиции, чтобы прикрыть огнем наступление на Яман-Таш.
— Видишь, Федор Иванович? — шепчет Саркисьян. — Мы только двинем, а они — из пулеметов. Какая же тут внезапность?
Федоренко молчит.
— И атаковать нам несподручно снизу вверх, — продолжает начштаба.
Но Федоренко делает свое. Он чуть ссовывается по снегу вниз и попадает в гущу бойцов. Тут словаки Новак, Медо, Тира, Пухер, моряк Печеренко, пулеметчик Капшук и Рындин.
— Павел! — обращается Федоренко к Рындину. — Бери пару ребят — вон Василия Печеренко, Колю Медо. Пролезете между теми камнями, потом кустарниками. И сбоку подползете вон к тому пулемету. Забросаете его гранатами. А мы — в эту брешь. Понял?
Трое лезут по снегу. Кустами. За каменную глыбу…
Остальные не спускают с группы Рындина глаз.
— К атаке! — шепотом передается по цепи.
— К атаке!
Рындин с гранатометчиками не виден. И ни звука с их стороны, ни шороха. Снег с веток не осыпается — так осторожны партизаны. Ни одна веточка не шелохнется. Но обманчива тут тишина. В любой миг может ударить свинцом. Она настораживает и немецких пулеметчиков. Попробуй, подползи незаметно.
Да, фашисты, кажется, заметили партизан. Федоренко теперь ясно видит: немцы повернулись лицами в ту сторону, где Рындин с ребятами.
Вот в руках немцев дрогнул пулемет. Вот он разворачивается в сторону Рындина…
Это срыв замысла! Провал внезапного удара!..
Что делать? Комбриг понимает остроту момента, но не находит решения.
Ищет решение и словак Венделин Новак. Он лежит чуть повыше комбрига, ближе к немецкому пулемету. Он все видит и понимает: еще миг и…
Новак вскочил во весь рост… я кинулся бежать к пулемету. Но немцы, кажется, не видят его. И тогда сколько было сил словак крикнул:
— За совецкую Ро-о-ди-ну!..
Сдвиг ствола, рык пулемета, падение Новака и грохот рындинского гранатного удара — все слилось воедино. А в следующий миг поднялся Федоренко:
