Разоблаченная Изида. Том II - Блаватская Елена Петровна (бесплатные версии книг .TXT) 📗

В религии Шакьямуни, которую ученые комментаторы с восторгом в последнее время сочли чисто нигилистической, доктрина бессмертия обрисована очень ясно, вопреки европейским или, скорее, христианским идеям о нирване. В священных книгах джайнов, Патуни, к умирающему Гаутаме обращаются так:

Это нам кажется прямой противоположностью нигилизму. Если Гаутаму приглашают снова подняться в свою «прежнюю обитель», и эта обитель есть нирвана, тогда неоспоримо, что буддийская философия не проповедует конечного уничтожения. Так же как утверждают, что Иисус являлся своим ученикам после смерти, так же до нынешнего дня верят, что Гаутама снисходил из нирваны. И если он существует там, то его состояние не может быть синонимом уничтожения,

Гаутама не менее, чем все другие великие реформаторы, имел одно учение для своих «избранных» и другое для внешних масс, хотя главная цель его реформы заключалась в посвящении всех постольку, поскольку это было допустимо и разумно, не делая никакого различия по кастам и богатству, – в великих истинах, до сих пор державшихся в тайне себялюбивым классом брахманов. В Гаутаме Будде впервые в мировой истории мы видим человека, движимого тем великим благородным чувством, которое охватывает все человечество в одном объятии, призывая и «бедного», и «хромого», и «слепого» на царский пир, из которого он исключал тех, кто до сих пор сидели в одиночку в высокомерном отчуждении. Это был он, кто смелой рукой первым открыл дверь святилища парию, падшему и всем тем, «кого обидели люди», одетые в золото и пурпур, часто намного недостойнее тех отверженных, на которых презрительно указывал их палец. Все это сделал Сиддхарта за шесть веков до появления другого реформатора, такого же благородного и такого же любящего, хотя и менее удачливого, в другой стране. И если они оба, зная о великой опасности, какую таит в себе передача некультурному населению обоюдоострого оружия знания, которое дает власть, – оставили наиболее углубленный угол святилища в глубочайшем мраке, то кто, знающий человеческую натуру, может упрекнуть их за это? Но в то время как один был движим благоразумием, другой был вынужден так поступать. Гаутама оставил эзотерическую и наиболее опасную часть «тайного знания» нетронутой и дожил до почтенного возраста восьмидесяти лет с уверенностью, что он преподал основные истины и обратил к ним одну треть населения всего мира; Иисус обещал своим ученикам знание, которое дает человеку власть совершать гораздо большие чудеса, чем он сам когда-либо совершал, и он умер, оставив только нескольких верных людей лишь на полпути к знанию, чтобы они боролись с миром, которому они могли дать лишь то, что наполовину знали сами. Впоследствии их последователи исказили истину еще больше, чем они сами.

Неправда, что Гаутама никогда не учил чему-либо относящемуся к будущей жизни, или что он отрицал бессмертие души. Спросите любого интеллигентного буддиста о его идеях по поводу нирваны, и он, несомненно, выразится, как недавно выразился известный Ван-Чин-Фу, китайский оратор, в настоящее время путешествующий по этой стране, когда мы разговаривали с ним о нипанге (нирвана).

«Это состояние», – сказал он, – «мы все понимаем как окончательное воссоединение с Богом, совпадающее с усовершенствованием человеческого духа путем его окончательного освобождения от материи. Это сама противоположность личного уничтожения».

Нирвана значит несомненность личного бессмертия в Духе, но не в Душе, которая, как предельная эманация, непременно должна дезинтегрировать свои частицы, – сложный состав из человеческих чувствований, страстей и стремления к какому-либо объективного рода существованию, – прежде чем бессмертный дух этого Эго полностью освободится и, следовательно, будет застрахован от дальнейших перевоплощений в какой бы то ни было форме. А как может человек когда-либо достигнуть этого состояния, пока Упадана, состояние желания жизни, больше жизни, не исчезнет у чувствующего существа, у Аханкара, в какое бы возвышенное тело оно ни было облечено? Именно «Упадана» или это интенсивное желание производит ВОЛЮ, и именно воля развивает силу, и последняя порождает материю или объект, имеющий форму. Таким образом развоплощенное Эго, этим одним только неумирающим в нем желанием бессознательно создает условия своего последовательного воспроизведения в различных формах, которые зависят от его ментального состояния и кармы, добрых или злых деяний в его предшествующем существовании, обычно называемых «заслугой и недостатком. Вот почему Учитель рекомендовал своим нищенствующим ученикам развивать четыре степени дхианы, благородного «пути четырех истин», той постепенной выработки в себе стоического равнодушия к жизни и смерти, того состояния духовного самосозерцания, в течение которого человек совершенно теряет из виду свою физическую и двойную индивидуальность, состоящую из души и тела, и, соединившись со своим третьим и высшим бессмертным я, реальным и небесным человеком, вливается, так сказать, в божественную Сущность, откуда когда-то изошел его собственный дух, подобно искре из очага. Поэтому архат, святой нищенствующий, может достичь нирваны, находясь еще на земле; и его дух, будучи совершенно свободным от пут «психической земной, дьявольской мудрости», как Иаков называет ее, и будучи по собственной натуре всезнающим и всемогущим, может на земле одною только силою мысли творить величайшие чудеса.

«Именно миссионеры в Китае и в Индии были первыми, кто начали распространять эту ложь о нипанге или ниепане (нирване)», – говорит Ван-Чин-Фу.

Кто может отрицать правдивость этого обвинения после прочтения, например, трудов аббата Дюбуа? Миссионер, который сорок лет своей жизни проводит в Индии, и затем пишет, что «Буддисты не признают никакого другого Бога, кроме человеческого тела, и не преследуют никаких других целей, кроме удовлетворения своих чувств», – произносит неправду, которая может быть доказана свидетельством законов талапоинов Сиама и Бирмы – законов, оставшихся в силе до нынешнего дня, и которые приговаривают сахана или пунгхи (ученого – от санскритского «пандит»), так же как и рядового талапоина, к смертной казни через обезглавливание за нарушение целомудрия. Никакой иностранец не может быть допущен в их Кьюмы или вихары (монастыри); и все же нашлись французские писатели, в других отношениях беспристрастные и честные, которые, говоря о великой строгости правил, которым подчиняются буддийские монахи этих общин, и не обладая при этом ни одним фактом, подтверждающим их скептицизм, тупо заявляют, что

К счастью для буддийских талапоинов, лам, саханов, упасампадов [407] и даже саменаиров, [408] у них имеются летописи и факты, которые более веские, чем необоснованное личное мнение француза, родившегося в католических странах, которого едва ли можно упрекать за то, что он потерял всякую веру в добродетель духовенства. Когда буддийский монах становится (что, возможно, не раз происходит в столетие) виновным в прелюбодеянии, у него нет ни сборища мягкосердечных членов, которых он может тронуть до слез красноречивым признанием своей вины, ни Иисуса, на чью перегруженную, многострадальную грудь бросаются, словно в какой-то общехристианский мусорный ящик, все нечистоты расы. Никакой буддийский грешник не может утешать себя мечтою о Ватикане, внутри тонущих в грехах стен которого черное превращается в белое, убийцы – в безгрешных святых, и золотые и серебряные обмывания могут быть куплены у исповедника, чтобы очистить запоздалого кающегося от больших или меньших прегрешений против Бога и человека.