Две жизни. Том I. Части I-II - Антарова Конкордия (читать книги бесплатно полные версии txt, fb2) 📗
Снизу поднялся Иллофиллион, очень радостно поздоровался со мной и предложил поскорее выпить кофе, чтобы потом пойти к Жанне и подготовить её к встрече с итальянками. Мы принялись за завтрак; тут подошёл к нам капитан и, смеясь, подал мне надушенную записочку.
– Рассказывай теперь другим, дружище, что ты скромный мальчик. Велела тебе передать дочка, да старалась, чтобы маменька не видала, – похлопывая меня по плечу, сказал капитан.
Я стал смеяться, как, вероятно, всему смеялся бы сегодня, потому что у меня всё радовалось внутри. Записку я передал Иллофиллиону, сказав, что так голоден, что не могу оторваться от бутерброда, и прошу его прочесть её.
Капитан негодовал на моё легкомыслие и уверял, что только теперь понимает мою молодость и мальчишескую неопытность в любовных делах и что надо всегда самому читать женские письма, так как женщины – существа загадочные и могут выкидывать самые неожиданные штучки.
Всё же я настоял, чтобы Иллофиллион прочёл записку, и потребовал, чтобы сам почтальон присутствовал при её чтении.
– Ну и занятный же ты мальчишка, – сказал, расхохотавшись, капитан и присел у стола.
Записка, как я и был уверен, была деловая от молодой итальянки. Она писала, что просит скорее отвести их к нашей приятельнице, так как в Б. много хороших магазинов и можно купить детям всё необходимое из одежды и обуви. Кончалось письмо припиской, что мы, вероятно, не откажемся им сопутствовать, что город они хорошо знают, но были бы рады спутникам-мужчинам, знающим местный язык.
Капитана несколько разочаровало содержание записки; но он продолжал уверять, что это только благовидный предлог, а развитие любовной истории будет завтра-послезавтра, – потому что в глазах у девушки он увидел мой портрет.
Мы кончили наш завтрак, я пошутил над моим новым другом, сказав, что к его жёлтым глазам как раз подойдут чёрные глаза итальянки, а я уж подожду синих глаз, авось найдутся такие к моим тёмным.
Шутя так, мы вместе с ним спустились вниз и прошли прямо к Жанне. Капитан в виде дружеского назидания покачал головой и погрозил мне пальцем.
Жанну мы застали в беспокойстве. Оба её ребёнка метались в жару. Она сказала, что в семь часов, когда дети проснулись, они были совершенно здоровы и охотно выпили шоколад. Но внезапно, около получаса назад, малыш пожаловался на головную боль, за ним и девочка сказала, что у неё болит голова; не успела Жанна уложить их в постель, как они начали бредить.
Иллофиллион внимательно осмотрел детей, вынул из кармана красивый гранёный флакон, которого я ещё не видел, и дал им поочерёдно лекарство.
– Не волнуйтесь, – обратился он к Жанне. – Могло быть и хуже. Через два часа жар спадёт, и дети снова будут чувствовать себя хорошо. Но это не значит, что они уже совсем выздоровели. Я вас предупреждал, что немало времени ещё вам придётся за ними ухаживать.
– Ухаживать за ними я готова всю жизнь, лишь бы они были здоровы и счастливы, – героически сдерживая слёзы, ответила Жанна.
Я заметил в ней какую-то перемену. Нельзя сказать о такой молодой женщине, что она вдруг постарела. Но у меня сжалось сердце при мысли, что только сейчас она начинает по-настоящему осознавать своё положение и в её сердце ещё глубже пускает корни скорбь.
По распоряжению Иллофиллиона детей вынесли на палубу и, завернув в одеяла, оставили там на диванах вплоть до нашего нового визита. Жанне Иллофиллион рекомендовал тоже прилечь рядом с детьми на плетёном диване, предупредив, что через два-три часа дети проснутся и будут чувствовать себя хорошо.
Устроив её возле детей, мы сказали, что сейчас же вернёмся с нашими приятельницами, о которых говорили ей вчера, но сама она должна лежать и не думать вставать.
Мы быстро зашли за итальянками, уже совершенно готовыми сойти с парохода, и провели их к Жанне, предупредив, что и дети, и мать всё ещё больны.
Войдя к Жанне, обе женщины сердечно обняли её, осторожно на цыпочках подошли к детям и чуть не расплакались, тронутые их красотой, беспомощностью и болезненно пылающими щёчками.
Обе итальянки выказали большой такт и внимание в обращении с Жанной; говорили мало, вопреки свойственным этому народу говорливости и темпераменту, но все их слова и действия были полны уважения и сострадания к горю бедной матери.
Очень нежно и осторожно, с моей помощью, молодая итальянка сняла мерку с детей, и по её лицу несколько раз пробежала судорога какой-то внутренней боли. Очевидно, и её сердце уже познало драму любви и скорби.
Старшая дама в это время успела снять мерку с Жанны, хотя та и уверяла, что лично ей ничего не надо, вот только всю детскую одежду у неё стащили на пароходе моментально, как только она отвлеклась.
Дамы простились с Жанной, прося её заботиться только о своём здоровье и думать о детях, а все хлопоты об одежде просили предоставить им. Когда они вышли, я последовал за ними, а Иллофиллион, задержавшись немного возле детей, догнал нас уже на нижней палубе, где заканчивали устанавливать мостки.
Пароход должен был стоять в порту весь день до вечера. Нам спешить было некуда, но Иллофиллион хотел скорее купить игрушки детям, чтобы они, проснувшись, легче выдержали постельный режим, который был им необходим.
Городок, в котором мы очутились, был очень живописен. С массой зелени, с большими садами, редкостной растительностью и с красивыми, почти сплошь одноэтажными домами, большей частью белыми, он выглядел очень уютно.
Мы скоро отыскали магазин для детей, выбрали целую кучу самых разнообразных игрушек и отправили их Жанне, скорбные глаза которой всё стояли передо мной.
Мне хотелось самому отнести ей игрушки, но Иллофиллион шепнул мне, что мы должны ещё вместе с дамами купить одежду детям и Жанне, проводить наших спутниц обратно на пароход, а потом спешно навестить одного из друзей Али и Флорентийца, где нас могут ждать известия. И в зависимости от них мы или будем продолжать наш путь на пароходе до Константинополя, или свернём на лошадях к турецкой границе и доберёмся туда сушей, что будет и много дольше, и труднее.
Я пришёл в ужас. «А Жанна?» – хотел я крикнуть. Но Иллофиллион приложил палец к губам, взял меня под руку и ответил на какой-то вопрос старшей итальянки.
Я так был потрясён возможным внезапным расставанием с Жанной, её судьбой без нас, что мне словно заноза вонзилась в сердце. Я мгновенно превратился в «Лёвушку – лови ворон», забыв обо всём, и, если бы не твёрдая рука Иллофиллиона, управлявшая моими автоматическими шагами, я бы, наверное, остановился на месте.
– Подумай о Флорентийце, мог ли бы он быть таким рассеянным, невоспитанным и нелюбезным. Предложи руку молодой даме и будь таким кавалером, каким ты желал бы быть для Жанны, если бы тебе пришлось провожать её. Вежливость обязательна для друга Флорентийца, – услышал я шёпот Иллофиллиона.
Вновь и вновь мне приходилось осознавать, как трудно мне даётся искусство самовоспитания, как я неопытен и как сложно обрести самообладание. В моём сознании мелькнул образ брата; я вспомнил о его железной воле и рыцарской вежливости во время разговора с Наль в саду Али Мохаммеда. Я сделал невероятное усилие, даже физически ощутив напряжение, подошёл к девушке, снял шляпу и, поклонившись, предложил ей руку.
Тоненькое личико девушки с огромными глазами порозовело, она улыбнулась и как-то вся вдруг изменилась. Она стала так миловидна, что я сразу понял, чего этому лицу недоставало. На нём отражались уныние, разочарование, и они, точно маска, делали его безжизненным.
«Должно быть, и здесь Матери Жизни пришлось включить чёрную жемчужину в ожерелье», – мысленно вспомнил я слова Али.
Сочувствие к моей спутнице помогло мне забыть о своём настроении, и я стал искать возможностей рассеять печаль девушки.
Я начал с того, что назвал ей свою фамилию, сказав, что я русский, и извинился, что в суете мы с братом забыли представиться им.
Девушка ответила мне, что фамилию мою она узнала благодаря списку пассажиров в судовой книге, это не составило труда, так как каюта люкс, которую мы занимаем, на пароходе только одна.
