Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы - Мамичев Дмитрий Анатольевич
«Интересно, однако, знать, что он теперь предпримет? Без сомнения, она сообщит ему о присутствии полиции».
Женщина вышла из лавки, держа в руках коробку с папиросами. Она, как и сначала, стала тревожно оглядываться по сторонам.
«Учуяли, голубчики!» — продолжал свои размышления Жеребцов.
Женщина быстро-быстро вошла в ворота и почти бегом бросилась к подъезду.
«А схватка, пожалуй, выйдет жаркой. Митрофанов не такой человек, кажется, чтобы легко отдался в руки полиции. Надо держать ухо востро… Но интересно знать, как он вывернется из засады?»
Потянулись минуты, казавшиеся часами.
Жеребцов не сводил глаз с подъезда, около которого застыл в выжидательной позе бравый дворник. У ворот, тихо переговариваясь, стояли агент и околоточный. Городовой переминался с ноги на ногу.
И вдруг в подъезде опять появилась та же женшина, но на этот раз уж не в платке, а в той же драповой кофточке и в том же белом шелковом платке, в котором приехала сюда.
«Ну-ну, посмотрим, что дальше будет, что они надумали», — шептал Жеребцов, следя за таинственной женщиной.
А она шла, низко опустив голову, точно боялась глядеть по сторонам. Выйдя из ворот, повернула направо и пошла скорым шагом.
Околоточный и агент сделали Жеребцову знак, как бы спрашивая, не надо ли догнать, остановить уходившую женщину. Жеребцов отрицательно покачал головой.
Минут через двадцать к воротам дома подъехала невзрачная карета.
Кучер осадил лошадей. Распахнулась каретная дверца, и из кареты быстро выскочила та же самая таинственная незнакомка.
«Вот как! Теперь уж в карете красотка пожаловала… Гм… Положительно это начинает становиться интересным».
Лишь только женшина скрылась в подъезде, Жеребцов в одну минуту подбежал к карете и быстро спросил кучера:
— Куда нанят?
— В барачную больницу, отвезти больную женщиу, — ответил кучер.
— Господа, будьте наготове! — тихо шепнул Жеребцов. Затем, сделав знак рукой дворнику, на что тот молодцевато выпрямился, он сам встал около кареты.
Кучер невозмутимо восседал на козлах.
Прошло несколько томительных минут ожидания.
Вдруг Жеребцов вздрогнул и выпрямился.
Двери подъезда распахнулись, и в нем появились… две женщины. Одна из них была та, которая приехала с Митрофановым, другая — очень высокого роста, одетая в черное платье, бурнус и укутанная черным платком.
Лица высокой «черной» женщины не было видно.
На лицах всех участников облавы выразилось сильнейшее недоумение. Они ожидали выхода Митрофанова с любовницей, а тут вдруг две женщины.
Агент Проскурило и околоточный надзиратель быстро взглянули на Жеребцова, спрашивая взором, что же теперь им делать.
Взглянули… и поразились еще более. Искренняя радость залила лицо Жеребцова. Момент — и он, подав условленный знак дворнику, устремился сам к вышедшим женщинам.
Дворник, получивший от Жеребцова приказ схватить мужчину, теперь, при виде женщин, по-видимому, совсем растерялся. Он пропустил их спокойно мимо себя.
Тогда Жеребцов, заметив недоумение и замешательство своих помощников, первый подскочил к высокой черной женщине, схватил ее за горло и крикнул:
— Хватайте ее! Хватайте Митрофанова!
Быстрее молнии дворник и околоточный надзиратель схватили сзади, почти в охапку, мрачную черную фигуру.
Та резким движением и со страшной силой успела выдернуть правую руку, которую быстро опустила за пазуху и стала что-то там шарить.
— Врешь… не дам… не вывернешься… — вылетало у бравого лворника, боровшегося с черной фигурой.
И когда руки были скручены, вопль разъяренного бешенства огласил двор:
— Э-эх, попался!!
— Ну, Митрофанов, — начал Жеребцов, — довольно маскарада! Вы видите, что, несмотря на ваше чудесное превращение в женщину, вы узнаны. Поэтому бросьте сопротивление. Оно вас не спасет.
Любовница Митрофанова от испуга и волнения едва держалась на ногах и близка была к обмороку.
Через пять минут они уже ехали в управление сыскной полиции в той же карете, которую наняли сами.
Я беседовал с моим помощником Виноградовым, когда вошедший Жеребцов сообщил нам радостно и ликующе: «Митрофанов здесь!»
— Ловко! — вырвалось у меня.
— Здравствуйте, Митрофанов, — начал Виноградов, подходя к тому. — Мы ведь с вами старые знакомые.
— Действительно, — послышался спокойный, ровный голос Митрофанова, — я имел несчастье здесь бывать. Но тогда я знал, за что и почему меня брали и привозили сюда. А теперь — я недоумеваю. Я не совершил никакого преступления.
— В самом деле? — насмешливо обратился я к нему. — Значит, вы не сознаетесь, что убили Настасью Сергееву и обокрали ее хозяина Шнейферова?
— Я не могу сознаться в том, чего не совершил.
— Так-так… Ну, а зачем же на тебе, голубчик, это странное, не свойственное твоему полу одеяние? Зачем ты в бабу перерядился? Кажись, теперь не масленица, не святки.
— Так, просто… Подурачиться хотелось…
— Уведите его! — приказал я.
Когда он ушел, я сказал Виноградову:
— Мне кажется, что нам выгоднее прежде допросить его любовницу… Так как их схватили почти врасплох, они не имели возможности подробно сговориться друг с другом.
— Совершенно верно.
— Введите женшину! — приказал я.
— Знакома ты с Митрофановым?
— Знакома, — ответила арестованная Ксения Михайлова.
— Ты с ним находишься в любовной связи?
— Да, — тихо проронила она.
— Ну, рассказывай, как ты познакомилась с ним, и потом все вообще, что тебе известно о нем.
Рассказ ее сводился к следующему.
Около 12 лет тому назад, будучи еще девочкою, она более полугода жила в качестве прислуги у родителей Митрофанова, затем, уйдя от них, потеряла Митрофанова из виду. В прошлом году, арестованная в Литейной части по обвинению в краже вещей у гг. Гончаровых, в конторе смотрителя встретилась с доставленным для содержания в Литейную часть Николаем Митрофановым. Встреча была радостная и трогательная: вор и воровка умильно вспоминали о заре туманной юности.
Содержась в той же части около двух месяцев, она часто встречалась с Митрофановым.
Но вот ее оттуда перевели в тюрьму; окончив 19 марта срок заключения, она была выпушена и оставлена на жительство в Петрограде.
«Вышла я из тюрьмы и сильно стала тосковать по Митрофанове… Узнала я, что он все еще в Литейной части содержится. Вскоре получила я от него открытку, в которой он просил меня навещать его раза четыре в месяц. Обрадовалась я, поспешила к своему ненаглядному. Стал он мне тут говорить, что скоро вышлют его из столицы. „Тяжко, — говорит он, — с тобой мне разлучиться, Ксюша. Люблю я тебя, вот как!“ Заплакала я да и говорю: „А зачем нам разлучаться? Куда тебя гонят, туда и я пойду за тобой. И мне без тебя жизнь не в жизнь“».
Наступил конец августа. Отбыв срок заключения, Митрофанов, приговоренный к административной высылке, был отправлен этапным порядком в Лодейное Поле Олонецкой губернии.
Оставив своей сестре Устинье Михайловой свой сундук и чемодан Митрофанова с его вещами, она 27 августа отправилась вслед за Митрофановым в Лодейное Поле, но, не доезжая этого места, на станции Сермус встретила Митрофанова, уже возвращавшегося в Петроград.
«Приехав в столицу, — продолжала свой рассказ Михайлова, — мы направились на Петроградскую сторону, в какую-то гостиницу, где пробыли три или четыре ночи, из этой гостиницы перебрались в другую, где пробыли до утра 7 сентября. Там мы только ночевали, а день проводили в прогулках и посещениях знакомых Митрофанова, которых я не знала. В понедельник, 7 сентября, я условилась с ним, что в этот день мы переедем в комнату к знакомой Пелагее Федоровой, содержащей на Песках квартиру.
В 7 ч вечера переехала я с нашими вещами туда и стала поджидать своего возлюбленного. Он, однако, явился только утром на следующий день.
