Преступники и преступления с древности до наших дней. Маньяки, убийцы - Мамичев Дмитрий Анатольевич
Явился я к ней 5 сентября. Это первое наше свидание было довольно дружелюбное. Она встретила меня приветливо, почти ласково.
Стал я ее стыдить, что она ни разу меня не навестила; она сначала говорила, что ей это было неудобно, а потом заметила: «На что я тебе там нужна была? У тебя ведь там новая подружка нашлась. С ней, небось, миловался…» Я ей резко ответил, что это случилось позже и случилось только именно потому, что она бросила меня в такую тяжелую минуту жизни. Разговор об этом мы прекратили. Она угостила меня, а затем, когда пришел ее хозяин, представила меня за брата. На прощанье она мне шепнула: «Что ж, приходи во вторник…»! Вместо вторника я пошел к ней в понедельник. Это было 7 сентября. Сначала разговорились мы мирно. Потом мало-помалу Сергеева начала придираться ко мне. «Шел бы, — говорит, — к своей потаскухе» Как услышал я это, вскочил и говорю ей: «Как ты смеешь так называть ее!» — «А как же ее величать прикажешь, коли она — публичная девка?» — «А ты — кто? Ты — честная! — закричал я. — Она, эта „публичная девка“, во сто раз чище и лучше тебя. Она меня полюбила там, в тюрьме, она всем для меня жертвовала, она не покидала меня, как покинула ты — честная, чистая негодяйка! Когда меня выслали, она добровольно решилась последовать за мною. И ты осмеливаешься так ее поносить?..»
Кричу и чувствую, злоба к сердцу подкатывает. Все-все вспомнил я в эту минуту, ненависть проснулась во мне к этой женщине, которая так равнодушно отнеслась к отцу своего ребенка. «Молчи, — кричу я ей, — а не то вот этим ножом тебя зарежу!» Схватил я нож с плиты и показываю его ей. Смотрю, подходит она ко мне, побледнела от злобы, усмехается криво и насмешливо говорит: «Что, зарезать меня хочешь? Ха-ха-ха! Ой, не боюсь: не зарежешь, Коленька, не зарежешь! Зарезать потруднее будет, чем красть или с острожными шкурами путаться… А ты вот что: если орать желаешь, так ступай из кухни в комнаты. Там ори на здоровье, сколько хочешь, а здесь этого нельзя, здесь, голубчик, жильцы другие услышат».
И пошла первая в комнаты. Пошел за ней и я. «Молчи, — говорю, — Настя, лучше молчи! Не вводи в грех меня, потому добром это у нас не кончится, боюсь я себя, крови своей боюсь, зальет она мне глаза, а тогда зверем буду. Слышишь?»
А она, точно назло, еще пуще на Ксению нападать стала. Чувствую я, зверь во мне просыпается, чувствую, к сердцу что-то горячее приливает, горло сжимает. «Вот ты какой рыцарь появился! За всякую потаскуху заступаешься? — продолжает она. — Трогать ее, принцессу, нельзя? Бить меня за нее собираешься? Резать? Видно, сильно полюбилась тебе она? Да? Что ж, на, на, бей, подлец, режь меня, режь за эту панельную красотку!»
И она почти вплотную придвинулась ко мне, протягивая свою грудь, свою шею. Потемнело сразу в глазах у меня. Взмахнул я ножом да как ахну ее в горло! Вскрикнула она. всплеснула руками, захрипела, зашаталась и навзничь грохнулась на пол. Нагнулся я… смотрю… не дышит уж… мертва…
Митрофанов, рассказывая это, бывал положительно страшен. Бледный, трясущийся, с широко открытыми глазами.
— Ну, а потом… потом махнул я рукой. Теперь уж все равно. Взял я вещи чиновника этого и бросился из квартиры.
Митрофанов действительно убил Сергееву в состоянии запальчивости и раздражения. Суд дал ему снисхождение, и он был приговорен на кратчайший срок к каторжным работам.
Из книги «40 лет среди убийц и грабителей» (Записки начальника петроградской сыскной полиции И.Д. Путилина). — К.: СП «Свенас», 1992.
8. Кровавый миллион
(Записки И.Д.Путилина)
30 октября 1884 г. в 12 час. ночи мне в сыскную полицию было дано знать о совершении зверского убийства в доме N 5, кв. 2 по Рузовской ул.
Убитыми оказались: потомственный почетный гражданин Василий Федорович Костырев и старая нянька его, мешанка Александра Федорова, 71 года.
Место и обстановка убийства представлялись в таком виде: убитая нянька-старуха лежала с раздробленной головой недалеко от входных дверей, ведущих на черную лестницу. В ее открытых глазах застыло выражение ужаса, боли и страдания. Пряди седых волос, слипшихся от сгустков крови, падали на лицо, почти сплошь залитое кровью. Ближе к дверям, ведущим в первую комнату, головою от входа в кухню, по правой стене, лежал распростертый труп богача Костырева. Голова его тоже была разбита, очевидно, тем же тупым орудием, которым раздробили голову убитой старухи.
В передней находился взломанный железный сундук. В третьей от передней комнате, прямо против лежанки, стоял деревянный шкафчик. В нем все было перерыто, веши и безделушки находились в страшном беспорядке. Около шкафа, на полу, валялась маленькая деревянная копилка, тоже взломанная. В одной из печей квартиры убитых была обнаружена груда золы, характерная для сожженной бумаги.
Вот приблизительно все, что представилось взорам судебных властей.
— Скажите, — обратился следователь к врачу, осмотревшему трупы, — сколько времени, по-вашему, могло пройти с момента совершения убийства?
— Более суток: кровяные пятна и пятна трупные на теле убитых показывают, что прошло порядочное количество времени.
— Убитые боролись, защищались?
— На Костыреве не видно никаких следов борьбы, самообороны. По-видимому, он был убит врасплох, не ожидая нападения. Что касается старухи Федоровой, тут картина изменяется. На обеих щеках, около рта, заметны синяки, кровоподтеки. Можно предполагать, что старухе с большой силой зажимали рот. Эти синяки напоминают следы пальцев.
— Ее, очевидно, душили?
— Нет, ей просто, по-видимому, закрывали рукой рот, чтобы она не кричала.
В то время как следователь беседовал с врачом, агенты нашей полиции внимательно осматривали обстановку убийства, стараясь отыскать хоть малейший след, оставленный убийцами.
Тут, однако, самый тщательный осмотр не дал никаких положительных результатов.
Между тем начался допрос дворника дома, Николаева.
— Почему ты дал знать в участок о несчастии в этой квартире спустя чуть не двое суток? — спросил следователь.
— Раньше не знал об этом.
— А как же ты узнал, что несчастие совершилось? — впивался глазами в Николаева следователь.
— Я стал звонить в квартиру, звонил, звонил, смотрю — не отпирают. Я испугался и побежал в часть заявить.
— А почему же ты испугался? Разве ты наверное знал, что Костырев и Федорова должны быть дома?
Дворник замялся.
— Нет, конечно, где же знать…
Таковы были данные первоначального допроса. Косвенное подозрение на дворника стало закрадываться.
Следствие закипело. Прежде всего, стали собирать сведения о том, что делал дворник Николаев в эти дни, когда в квартире N 2 лежало уже два трупа. Оказалось, что почти все это время он пьянствовал, кутил, то и дело отлучался из дому, посещая своего приятеля Семенова, тоже дворника дома N 98 по реке Фонтанке; что они вместе куда-то все ездили, посещая квартиры и портерные. Кроме того, было установлено, что к Николаеву в эти дни приходили и заявляли, что в квартире Костырева, несмотря на звонки, дверей не отпирают. На основании этих улик Николаев и Семенов были арестованы по подозрению в убийстве с целью грабежа. К тому и другому нагрянули с обыском, но ничего подозрительного в их вещах не было найдено. Как ни вески и значительны были улики, собранные сыскною полицией против Николаева и Семенова, они, однако, не давали нам не только юридического, но и нравственного права считать этих лиц непременными убийцами Костырева и Федоровой. Поэтому мы постарались всеми силами поднять завесу над личностью самого убитого, собрать сведения о лицах, его знающих и посещающих, словом, всесторонне осветить это мрачное и темное дело.
И вот мало-помалу перед нами вырисовался образ убитого.
Это была чрезвычайно странная, загадочная натура.
Унаследовав после смерти своего отца, Федора Костырева, огромное состояние, большей частью в недвижимости и наличных кредитных билетах, убитый поспешил прежде всего обратить все деньги в процентные бумаги, которые и внес вкладом в Государственный банк на сумму более 300 тысяч. Казалось бы, обладая состоянием и молодостью, убитый Костырев мог бы вести привольную, интересную жизнь, а между тем этот человек совершенно уединился от света, поселился со своей старухой-нянькой и зажил жизнью не то отшельника, не то то фанатика-схимника. Он почти никуда не ездил, почти никого не принимал. Ужасная, чисто легендарная скупость, вернее, алчность, овладела им. О его скупости ходили анекдоты, баснословные рассказы, оказавшиеся, однако, по проверке их, фактами.
