Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" (книги TXT) 📗
Танкред заметил, что юноша выручил его, и благодарно кивнул. Тот принялся протискиваться вперёд, где сражение шло особенно бурно. Отовсюду разило едким смрадом крови, и смрад этот горьким привкусом отпечатывался у него на языке, перемешиваясь с не менее тошнотворными нотками конского и людского пота. Низвергнув наземь очередного нападавшего, Жеан осмотрелся. Чья-то небольшая юркая фигурка, мечущаяся вокруг крупного, грузно сложенного противника, привлекла его внимание.
Кьяра!
Она цела!
На мгновение Жеан залюбовался, позабыв боль. Ему, как никому иному, нравилась природная гибкость и грациозность её тела, не отличавшегося выдающимися женскими формами, но при этом отнюдь не лишённого изящества. Неиссякаемая прыть била в ней животворящим ключом, так что в большинстве случаев дюжий враг даже не успевал нанести удара и безвольно падал, захлёбываясь в собственной крови.
Решив, что Кьяра великолепно справляется, Жеан не стал вмешиваться в поединок.
***
Когда настал полдень, битва продолжала люто кипеть на равнине, однако Жеан чувствовал, что исход её неумолимо приближается. Ныне он отлёживался в шатре для тяжелораненых. Только что из его бока снова извлекли стрелу, и пропитанная воском рана пылала такой резкой, обжигающей болью, что Жеан едва мог вдохнуть, не говоря уж о том чтобы сражаться с былым воодушевлением. Кроме него в шатре находилось ещё трое воинов, среди которых, к ужасному сожалению, не было Кьяры. Ослабевшая от глубоких порезов и голода, она лежала в соседнем шатре под преданным покровительством лекарей.
— Эй, парнишка! — окликнул Жеана один из бойцов, скрестив руки на изрытой рубцами полуобнажённой груди. Он был страшно худ, обожжён и грязен. — Ты как?
— Превосходно, — соврал тот.
В действительности Жеан ощущал себя омерзительно, не только физически, но и морально. Его пожирало горькое чувство неисполненного долга. Он должен биться, биться до последней капли крови, наравне со всеми, пока холодные почвы сами собой не разверзнутся под ним, приняв в свои глухие чертоги, но вместо этого он, точно никчёмный дезертир, нежил кости на уютном ложе!
Но вместе с тем юноша испытывал почти облегчённое торжество. Жеан не понимал, имеет ли его рвение отношение к Богу, однако точно знал: за месяцы осады, после череды разочарований он не превратился в безразличного самолюба! Милостью Господней… или по его собственной воле?
— Как думаешь, победим? — спросил у него всё тот же крестоносец.
— Я не знаю, — немного поколебавшись, проговорил Жеан уныло.
Собеседник не ответил. Шатёр погрузился в гробовую тишину, нарушаемую лишь зловещими отзвуками битвы.
На этот раз Жеан сказал правду: им овладевала гнетущая неопределённость. Мозгом он осознавал, что крестоносцам, даже при всём их желании, не удастся выстоять, однако внутренний голос, движимый какими-то необъяснимыми мотивами, неустанно твердил обратное: «Если вам удалось выйти за пределы стены, удалось застать недруга врасплох и рассеять магометанские отряды, полдела уже сделано! Остаётся лишь добавить пару штрихов для полной картины».
«Но почему я должен верить тебе?» — в который раз за день спросил себя Жеан, и ответом ему снова было молчание.
— Хочу знать, — жалко дрогнули потрескавшиеся губы.
========== 5 часть “Антиохия”, глава XXV “Союзники. На грани” ==========
Заунывный гул труб ударил по ушам Жеана, и он, едва задремав, встрепенулся.
«Поражение?!»
Громогласный клич «Deus lo vult!» донёсся до его слуха. Христово воинство было ещё в целости, и, судя по непрекращающемуся цокоту конских копыт, число бойцов росло.
Неужто сама небесная рать, во главе со святыми Жоржем и Димитри, сошла на землю, желая прийти на подмогу земным братьям?! Или светлейший император Алексиос, сжалившись над несостоявшимися союзниками, выслал к бою свежие византийские силы?
Жеан поднялся с постели. Разрывающая боль свела мышцы, но в конце концов он, ни на секунду не забывая о Заветной Цели, встал на ноги почти в полный рост.
— Ты куда? — опешил один из местных постояльцев. — Неужели сражаться?
— Хотелось бы. Но нет. Я всего-навсего желаю понять, что там происходит, — вяло пробурчал Жеан.
— Ты бредишь, мальчишка. Да и что, в самом деле, смотреть, если всё и так очевидно?
«Сигнал об отступлении? — тревожно мелькнуло в голове Жеана. Он ощутил, как сердце его пропустило один удар. — Иначе что это значит — “всё очевидно”?»
— Что, что очевидно? — дрожащим голосом спросил Жеан и с усилием сел. В глазах потемнело. Он почувствовал, как теряет сознание, и решил, что это не плохо — по крайней мере, утихнет боль.
— Подкрепление. Раймунд и Готфрид разогнали неверных на противоположной стороне стены.
Жеан недоверчиво отстранился, задумчиво склонив голову набок в попытке трезво осмыслить слова молодого мужчины. Предобморочное состояние сняло как рукой. Не столько слепое ликование, сколько блаженное облегчение приятно затеплилось в груди Жеана. Ещё не конец! Но далеко не победа… На краткое мгновение в душу закралось сомнение: «Что, если это не союзники вовсе, а кто-то… совершенно иной? Кто-то, кто лишь принял их облик, чтобы одурачить, искусить нас? Потусторонняя враждебная сила, посланная нам на верную погибель?» Однако эта мысль умерла так же внезапно, как родилась, уступив место слабым отголоскам надежды на светлый исход, которые, к разочарованию Жеана, не внушали ни малейшей радости, лишь ничтожное духовное удовлетворение. Будто неискреннее. Самообманное.
Это значило одно: он по-прежнему не чувствовал Бога.
— Сколько их?
— Мы не знаем, — пожал плечами крестоносец. — Жизнь в осаждённой крепости истрепала их силы не меньше, чем наши, это точно. Однако небесная рать до сих пор процветает. Процветает в безграничной благости. Процветает и покровительствует нам. Вспомни святое копьё, вспомни звезду, упавшую в магометанский лагерь. Всё это неспроста!
— Знаю. Но разве мы не могли превратно истолковать эти знаки? Возможно, святое копьё являло неминуемое поражение, звезда же… удачу! Но удачу для сарацин! Недаром она упала именно в их лагерь! Верно, теперь всё небесное воинство заливается горючими слезами, наблюдая за тем, как враг, неистово глумясь и ликуя, втаптывает нас в перегнившую жижу из собственной крови и грязи. А может… хуже! Только довольствуется! И… Ох… Я не могу больше…
— Что за вздор?! — не выдержал крестоносец. — Если нашим союзникам удалось разбить отряды поутру, значит, удастся и теперь.
— А если нет? — Жеан поднял взгляд, и в глазах его защипало.
— Если?! Позволь! Неужели ты и впрямь ничего не чувствуешь и не понимаешь? Ни дать ни взять — Тома неверующий!
«Что я должен чувствовать?» — мысленно спросил себя Жеан, глубоко задетый данным ему прозвищем, но вслух говорить ничего не стал, стараясь прислушаться к себе. Вскоре отзвуки битвы начали глохнуть в ушах и в конце концов совсем стихли.
Он снова забылся бесчувственной дремотой.
***
Над ушами Жеана раздался отчаянный крик. Кто-то с силой встряхнул его, нежащегося в плену полудрёмы.
— Вставай!
Жеан вскочил, и глазам его открылась ужасающая картина: мужчины, облачённые в пёстрые восточные шелка, один за другим, врывались в шатёр, переполненный тяжелоранеными крестоносцами. Крик застыл у Жеана в горле, когда громадная сабля промелькнула над его головой. Он резко пригнулся и перекувыркнулся набок, жалобно постанывая от боли.
Сарацины вторглись в лагерь!
— Бежи-им! — протяжно завопил уже знакомый Жеану крестоносец и метнулся к выходу, как вдруг щуплый сарацин, в котором Жеан узнал врага, помешавшего вызволить из унизительного плена Луизу, бросился наперерез.
— Держи-ись! — Насилу отпихнув набросившегося сарацина, Жеан рванулся в угол шатра и схватил, казалось в тот момент, неподъёмный щит.
Зубы его намертво сомкнулись от мучительной боли, когда он, обнажив меч, всадил его в спину врага, обезумевшего от боевого азарта. Из груди сарацина вырвался душераздирающий крик, заглушив сочный хруст раздробленного позвоночника, и тут же сменился глухим, сдавленным кашлем. Он покачнулся, пал на живот и больше не шевелился.
