Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (полная версия книги TXT) 📗
— Значит, у меня получилось, — нависает над ней, заставляя вжаться в диван и не отводить взгляда. — Все вышло даже намного лучше.
— О чем ты? — шея ее слишком соблазнительная. Болезненное желание схватить, сдавить горло пульсирует опаленной кровью в висках. Сальваторе снова ощущает потребность в насилии над этой девушкой.
Но насилие будет не физическим.
— О том, что ты — дешевая, предсказуемая и фальшивая потаскушка, коих я терпеть не могу, — сквозь зубцы цедит, взглядом испепеляя свою жертву. Елена чувствует, как сердце ее щемит болью и непониманием. — Ты кричала, что ненавидишь меня, что презираешь меня, а теперь, — он приближается к ее уху, от него веет сигаретами и злобой, алкоголем и ненавистью. Елена задыхается. — А теперь ты вьешься возле моих ног как бродячая кошка, ища во мне дружбы, снисхождения и взаимности. Только знаешь, чем наши отношения отличаются от тех, о которых ты читала в своих дрянных, хуевых книгах? Я ненавижу тебя, Елена. Всеми фибрами своей золотой, как ты выразилась, души. Ненавижу настолько сильно, что сейчас хочу ударить тебя еще раз. Ненавижу настолько, что хочу задушить и увидеть, как ты будешь корчиться в конвульсиях беспомощности и непонимания. Ненавижу настолько, что решился быть с тобой нежным и добрым, заслужить твое доверие, а потом разъебать его в щепки, как ты когда-то разъебала мое, когда не пожала руку!
Он отстраняется медленно, словно никуда не торопясь. Пространство вокруг этих двоих наполняется углекислым газом. Он проникает в легкие, отравляет организм. Елена смотрит в глаза своего врага, впервые видя во взгляде столько неприкрытой и обнаженной ненависти. Она чувствует себя использованной во второй раз. Она не может сдержать слез, не может отвести взора от Сальваторе, словно тот ее гипнотизирует. Не может подобрать слов — они теряются. Не может пошевелиться — ее сковало анемия. Не может оттолкнуть его — он как коршун нависает на жертвой.
— Ты смотрела на меня с отвращением и брезгливостью, потому что ты — девочка другого класса, а теперь я смотрю на тебя с отвращением и брезгливостью, потому что сначала воссоздал, а потом разрушил твой ничтожный мирок. Потому что растоптал тебя. Потому что превратил тебя в ничто. А знаешь, почему ты растоптана, хоть пытаешься сейчас уцепиться за остатки своей гордости и убедить себя, что я для тебя — пустое место?
Слезы уже и нет смысла скрывать. Они стекают все быстрее и быстрее, а прежний мир рушится как карточный домик, как песочный замок. Шторма в груди нет, нет и исступления.
Он парализовал ее своими словами, как кобра — укусами. Он уничтожил, испепелил ее. Елены больше нет.
— Потому что ты никогда не сможешь рассказать Тайлеру о всем, что между нами было, иначе в его глазах ты будешь такой же дешевой как и в моих! И ты будешь чувствовать себя зависимой от меня каждый грабанный раз, когда будешь говорить свою лживую правду. И ты будешь вспоминать меня всякий раз, когда он будет зажимать тебя в подворотнях или целовать. Ты не сможешь рассказать правду, но сможешь вспоминать меня, наше прошлое и чувствовать себя использованной и доступной!
Он выдерживает паузу. Он стреляет в упор. Сердце разрывается на атомы.
— Один ноль, милая, — он скалится, получая бешеное удовольствие от того, что только что натворил. — Теперь ты не сомневаешься в моей черноте под позолотой?
Выдавить уже родное: «Я тебя тоже ненавижу» кажется бессмысленным. Елена точно знает, что человек напротив — это тот ублюдок, бить которого надо его же оружием. Вспыльчивость не поможет. Никогда не помогает. И будь Гилберт чуть постарше, поопытнее и помудрее, она бы придумала едкую фразу. И будь Гилберт чуть посмелее — она бы воткнула нож этому мерзавцу по самую рукоятку. Но все, что ей остается, — лишь слабо оттолкнуть мужчину от себя, схватить сумку и пулей выбежать из комнаты, забыв забрать свои вещи и свои рисунки.
Девушка выбегает в прихожую, обливаясь слезами и наспех обуваясь. Она боится так, будто в другой комнате не Сальваторе, а какое-нибудь привидение или другое мифическое существо, против которого нет оружия. Она боится так, будто за ней гонится та толпа уебков, которая подкараулила ее в парке.
Она еще никогда так сильно не боялась.
Схватила сумку, открыла дверь и скрылась на лестничной пролете. Сальваторе слышал быстрые шаги и рыдания. Он равнодушно вышел в коридор, закрыл дверь за своей гостьей, а потом…
А потом придался остервенению. Ворвался в спальню, в которой жила Гилберт, скомкал простыни, содрал пододеяльники, наволочки, все это наспех стал засовывать в мешки для мусора. Рисунки ее рвал в клочья, на маленькие частицы. Он стирал следы присутствия этой шибанутой в своей квартире. Он хотел отмыться от ее запаха, от ее прикосновений, преисполняясь ненавистью к себе же за тот поцелуй. Он открыл окна, хоть в квартире и так было очень холодно. Слишком.
Он рвал и метал, испытывая злорадство, презрение, ярость и отчаяние. В его словах звучали ее слова: «Я думала, что под позолотой скрыта чернота. А оказалось, что под чернотой скрыто золото», а в памяти всплывали все воспоминания их тактильной близости.
Он ее из мыслей своих выдрать пытался, из сердца, из души. Но эта сука настолько прочно там засела, что оставалось лишь смиряться, ненавидеть и негодовать.
Чертовка! Это еще не конец.
5.
Девушка открыла дверь сразу же, как раздался стук. На пороге стоял улыбающийся Локвуд с новым букетом цветов. Елена бросилась ему на шею, давая волю рыданиям и чувствам. Тем чувствам, которые думала, что не испытывает.
— Эй, Мальвина… Ну, ты чего?
Он сумел войти на порог, закрыть за собой дверь, чтобы не впускать холод, а потом ответить на объятие. Девушка, заливаясь слезами, не давала возможности задать вопросов. Она плакала, прижимаясь к Тайлеру и стараясь не думать о своем вновь разбитом сердце. Локвуд не понимал, в чем дело, но отложил цветы на рядом стоящий комод и обнял девушку. Елена отстранилась, взглянула в глаза парню, который был единственным человеком, не требующим ничего взамен. Она приникла к нему, зная, что он за это ее никогда не упрекнет и никогда не ударит.
— Дай мне разуться, родная.
Она отстранилась, хоть и нехотя. Парень быстро избавился от обуви, скинул куртку, а потом обнял девушку. Ласково. Бережно. И никакой требовательности, никакого насилия, никакой боли. Так и должно быть в нормальных отношениях. Из-подо льда обиды и разочарования живительной энергией пробивалась симпатия к Тайлеру. Она согревала кровь и тело. Она заставляла сердце биться.
Он был нежным, аккуратным, внимательным. Он молчал, обнимая ее в полумраке, не лез с расспросами, советами и любопытством. Просто молча стоял рядом, пока девушка глядела на него, плача и чувствую вину.
— Ну? Что случилось?
— Я дико скучала, — прошептала она, приближаясь к лицу парня. — Пожалуйста-пожалуйста, не бросай меня больше, Тай. Прошу…
Он поцеловал ее. И в этом поцелуе отразились все их чувства: тоска, извинения, сожаления, симпатия, нежность, желание быть рядом. Он целовал, а она отвечала, стараясь убедить себя, что ей наплевать на Добермана, что она хочет все забыть и может это сделать. Она надышаться Тайлером не могла.
За окном бушевала гроза, дождь нещадно бил по окнам, а Елена чувствовала себя затравленной и напуганной до сих пор, хоть Локвуд вселял мнимое чувство безопасности.
— Не оставлю, — будоражащим шепотом в перерывах между поцелуями. — Если расскажешь мне правду про свою ангину.
Она вновь заплакала. Скоро должна прийти Дженна. Наверное, она обрадуется возвращению племянницы, обрадуется, что та встречается с нормальным парнем, а не с прокуренным ублюдком. Обрадуется, что Елена смогла вернуться в родные стены дома.
Елена еще раз впилась в губы парня. И пусть с Доберманом ее связывает слишком много «впервые», зато с Тайлером — цветы, нежность, взаимность и теплота. Настоящая, непритворная теплота.
— Пошли на кухню, — она схватила его за руку, увлекая за собой, не в состоянии оторваться от Локвуда. Все ведь познается в сравнении. — Я сделаю чай и все тебе расскажу. Все.
