Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (библиотека книг бесплатно без регистрации .TXT) 📗
– Эй, белые бороды, что загрустили? – Сказала Манаши.– Задача сложна? Давно у меня бы совета спросили, Пустого ореха не стоит она.
Возьмите земли своего огорода, Насыпьте ее в сапоги поплотней. Тогда принесете вы клятву народу, Достойнейшим образом стоя на ней.
Никто не осудит, никто вам не крикнет, Что ложью вы свой оскверняете рот – Все сорок папах в удивленье поникли, Качнулись в восторге все сорок бород.
Народ из аулов валит как на праздник, Взошли на вершину холма старики. Насупились горы в закатном убранстве, Прорезался явственней грохот реки.
Сперва помолились святому востоку, Аллаху, молитвенно руку воздев, Затем, поклонившись народу глубоко, Семь раз повторили они нараспев,
Семь раз громогласно, народ ошарашив, Сказали раздельно, ничуть не юля: «Землей под ногами клянемся, что наша У нас под ногами от века земля».
Коварство, и хитрость, и ложные клятвы, Жестокие сечи… На что лишь не шли Мои дагестанцы за скудные жатвы. За малую пядь каменистой земли!
Не надо мне клясться ладонью на книге, Не надо земли насыпать в сапоги. В Тбилиси и Минске, в Ташкенте и Риге, В полях вологодских и в дебрях тайги,
Где рельсы летят к горизонту рядами, Где МАЗы идут, по дорогам пыля, Клянусь я сегодня землей под ногами, Что всюду моя под ногами земля. Корзины
Где реки похожи на барсов И прыгают с белых вершин, Слыхал я, что был у аварцев Жестокий обычай один.
Коль восемь десятков минуло Отцу, что еще не почил, В корзине его из аула На кладбище сын относил.
Печально темнее агата Терзались сыновья сердца. И плакал невольник адата, Живым хоронивший отца.
Казалось: мир в камень закован, К скале прижималась скала, Но совесть схлестнулась с законом И верх над законом взяла.
Вещает из древности дальней Легенда устами гонца: Однажды наследник печальный Могилу копал для отца.
Шел снег, и земля леденела, И заступ тяжелый стонал. И медленно двигалось дело, И парень, измаясь, устал.
Вдруг голосом, полным заботы, Участливо старец изрек: «Присядь. Отдохни от работы. Дай я покопаю, сынок.
Меня погребешь, а корзину С собою захватишь. Она В свой век твоему еще сыну Окажется также нужна…»
Тут парень отбросил лопату И, двинув корзину ногой, Воскликнул: «Такому адату Я быть не желаю слугой!»
Как будто и впрямь с того света Домой возвратился старик. Сочли за пророчество это, И новый обычай возник.
С тех пор до столетья аварцы Счет собственным годам ведут, А после столетние старцы, Годов не считая, живут! Лестница
Певец любви, поэт Махмуд, Вот лестница, а вон окно, За тем окном, конечно, ждут Тебя давным-давно.
Свиданья с девой молодой И сам ты ждал весь день. Ступень, другая под ногой, Четвертая ступень.
Вдруг выстрел грянул со спины. Ты вниз скатился вмиг. И все ступеньки сочтены, Которых ты достиг.
Махмуд из аула Кахаб-Росо, Погиб ты, певец Махмуд. Но смерть для поэта еще не все – Песни твои живут.
Жива любовь. Не умерла От выстрела она. Ступеньки доверху прошла, До самого окна.
Прошла всю лестницу любовь, Хоть ты навек уснул. Мы натянули струны вновь На старый твой пандур.
Махмуд из аула Кахаб-Росо, Погиб ты, певец Махмуд. Но смерть для поэта еще не все – Песни твои живут.
Теперь я знаю сам давно, Что лестница – вот жребий мой, Высоко светится окно, Ступенька под ногой.
Одна, вторая… сколько их?.. Тут некогда считать Ни тех, которых уж достиг, Ни тех, что достигать.
И на которой ждет удар, Узнать нам не дано. Как высший, как бесценный дар Вверху горит окно.
Махмуд из аула Кахаб-Росо, Погиб ты, певец Махмуд. Но смерть для поэта еще не все – Песни твои живут.
К окну во всю я лезу прыть. Горит окно мое. А в спину мне уж, может быть, Нацелено ружье.
Инфаркт, инсульт, как ни зовись Та смерть, не все ль равно. Я упаду к подножью вниз. Вверху горит окно.
Горит вверху моя любовь, А я навек уснул, Но пусть натянут струны вновь На старый мой пандур.
Махмуд из аула Кахаб-Росо, Погиб ты, певец Махмуд. Но смерть для поэта еще не все – Песни твои живут. Любовь Шамиля
Лихой слуга пророка, Примчал, коня загнав, В Дарго из-под Моздока Наиб Ахбердилав.
Достойный всех отличий, Себе он цену знал И с трепетной добычей Пред Шамилем предстал.
«Привез тебе армянку, И не в укор мне быль». Взглянул на полонянку И просветлел Шамиль.
Смотрел, чалмой повитый, Он, неба посреди, На лик ее открытый И вырез на груди.
Всей кровью возгорая, Не помня жен и ран: «Как эту птицу рая Зовут?» – спросил имам.
(«О, боже, как желанна! Подобных не видал!») «Она зовется Анна», – Ахбердилав сказал.
Чечни и Дагестана Прервал его имам: «Ей горского чекана Я нынче имя дам!
Возлюбленной женою Она – иль ты не рад? – Мне будет под луною, Не Анна — Шуайнат.
Я веру не ославил Пред верою иной». И бороду оправил, Окрашенную хной.
И вспомнил, что в молитвах К всевышнему взывал Лишь об одном, чтоб в битвах Успех он даровал.
«О, боже, я, как воин, Омыл клинок в крови, И разве не достоин Я по сердцу любви?»
И грудь Ахбердилава Тревожно явь прожгла: Плененная им пава В плен Шамиля взяла.
И молвил, верный кручам, Ахбердилав лихой: «За пленницу получим Мы выкуп неплохой.
Ее родня богата. Пополним мы казну». «Я и за горы злата Любимой не верну!»
Вблизи речного гула Наиб сжигал мосты: «Она ведь дочь гяура, И правоверный – ты.
Мечетей вскормят груди Недобрый слух в горах». «В любви равны все люди, И милостив аллах».
«Мы оскорбим бесчестно И недругов своих: Ведь пленница – невеста, Есть у нее жених».
«Забыл простого нрава Ты истину одну: Засватавшего право Бьет тот, кто взял жену».
«Носить чадру красотка Не станет. Погляди, Нет возле подбородка Застежек на груди».
«Наиб мой приближенный, Не можешь ты не знать, Что сабле – обнаженной Случается бывать».
«Не спорь, мой похититель, – Сказала Анна вдруг, – Пусть горцев предводитель Объявит всем вокруг,
Что проливать не стану Слез над золой утрат. Пусть мир забудет Анну, Запомнив Шуайнат.
Я чтить, имам, готова Суровый твой закон. Сойду, лишь скажешь слово, Как сабля, в глубь ножон.
Я сделаюсь аваркой, К судьбе твоей припав…» И вскоре в схватке жаркой Погиб Ахбердилав.
И преклонил вершины, Мой Дагестан, не ты ль, Когда вблизи Медины Покинул мир Шамиль?
И посреди пустыни, Где багровел закат, Оплакан был в кручине Он верной Шуайнат…
К подножью гор мой поезд Летел через Моздок, И, к столику пристроясь, Писал я эту повесть, От вымысла далек. Неравный бой
Воюет со мною и спорит судьба. Ах, это бывает… Не надо скорбеть. Махмуд
Вошли твои слова в сердца и в души. Не знали горы слов таких досель. Гамзат Цадаса
I
Это было в Галицийском крае, Где в разгаре первой мировой Сталь свистела, воздух разрывая, И клубился смрад пороховой.
Это было на карпатских склонах, На дорогах, устремленных ввысь, Где кавказцы в эскадронах конных «Дикою дивизией» звались.
В ней служил и дагестанский всадник, Выросший в седле и на скаку. Люди говорят, что первой саблей Был он признан у себя в полку.
Заломив аварскую папаху И надев черкеску в газырях, Этот горец, сам не знавший страха, Недругу внушал немалый страх.
Но его острейшее оружье Дополнял и добровольный груз. Был солдат с певучим словом дружен И берег испытанный кумуз!
Преданный походной этой лире, Создавал стихи свои Махмуд И мечтанья о любви и мире Смело выносил на общий суд.
Тронув струны, хорошел аварец, Вспыхивали зоркие глаза, И, на звон кумуза отзываясь, Рокотала дальняя гроза.
И при этом, словно черный пламень, Украшали горца неспроста Пышные усы, двумя снопами Осенив поющие уста.
Сам он родом был из Кахаб-Росо, А теперь, от отчих мест вдали, Воспевал и тот аул, где рос он, И селенье горное Бетли.
Сам он родом был из Кахаб-Росо, А посланья посвящал свои Мариам – бетлинке чернокосой, В обиходе попросту – Муи.
II
