Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (читать книги полностью txt) 📗
Она вскинула голову и громко, уверенно крикнула: «Я приказываю тебе, дух презренного вероотступника, Александра Горовица, покинь это тело и возвратись на суд Господень!».
— Ты не можешь! — рассмеялся демон. «Никто не может! Только Исаак мог…, и твой дед, тот дровосек. Горовиц вызвал меня, и я убил его. А Исаак умер, потому что прикоснулся к Ковчегу Завета. Я же, — он шагнул к ней, — сделаю это, и не умру! Я оживу, Хана! И буду жить вечно!»
Свет становился все ярче. «Тепло, — поняла Ханеле. «Как тепло. Дедушка, спасибо тебе, спасибо…»
— Тора Господа совершенна, укрепляет душу; заповедь Господа светла, просвещает очи.
Страх Господень чист, пребывает вовек. Суды Господни истина, все праведны, — прошептала она и уверенно добавила: «Я молю: Всемогущий! Храни Авраама Судакова, как зеницу ока! Благослови его, очисти его, окажи ему милость, даруй ему неизменно справедливость Твою!»
Она увидела горячую, огненную вспышку, увидела то, что появилось из света, и само стало светом, и услышала низкий, страдальческий крик боли. «Это я кричу, — Ханеле опустилась на раскаленные камни. «Надо терпеть, терпеть, еще не все, не все закончено… — она заметила, как черная, изломанная тень ползет куда-то прочь. Заставив себя встать, женщина пошла за ней, на ощупь, не в силах открыть глаза, шаря рукой в пронизанном небесным сиянием, гудящем воздухе.
Они спрятались в каменной нише. Вокруг бушевал ветер, и Федор посмотрел на Стену: «Она стоит. Все вокруг дрожит, а она с места не двинется. Крепко строили, на совесть». Камни потемнели под проливным дождем, небо гремело, вокруг хлестали молнии.
Моше внезапно прищурился: «Дядя Теодор, там отец…Господи, да что это с ним?». Федор, уже, было, привстал, как они увидели женщину, — высокую, в темном, насквозь промокшем платье, с укрытой платком головой. Она выбежала на площадь и бросилась к раву Судакову.
— Мама! — закричал Моше. «Мама, не надо! Нет!». Лея стояла на коленях, ласково гладя черное, нечеловеческое лицо. «Бедный мой, — тихо сказала женщина. «Авраам, бедный мой, любовь моя…Я знала, знала, что тебе плохо. Ничего, ничего, — Лея наклонилась, и они услышали голос Ханеле: «Мама Лея! Не надо!».
Губы Леи прижались к обожженным костям черепа. Ханеле подбежала к ней и, обхватив за плечи, попыталась оторвать ее от мужа. Лея повернулась и женщина подумала: «Вот и все». В темных глазах Леи что-то заблестело. Она, в последний раз прикоснувшись к рыже-золотистым, влажным волосам, — Степан лежал без сознания, и его лицо было неожиданно молодым, — поднялась.
— Я его таким и не помню, — поняла Ханеле. «Нет, немножко — он такой был, когда Моше родился. Папа, милый мой…».
— Мама Лея! — горько крикнула Ханеле. «Моше, — велела она, — не дай ей этого сделать, останови ее!».
Лея карабкалась по камням. Моше бросился за ней, но было поздно — женщина уже стояла на Стене. Небо осветилось ударом молнии. Они увидели, как Лея, раскинув руки, прыгает вниз.
Настала тишина. Дождь прекратился и на востоке, над холмами, появилась еще робкая, тусклая полоска рассвета. Ресницы дрогнули, и Степан, приоткрыв серые глаза, улыбнулся: «Федя…Ты же должен был уехать, я помню…, Ты остался?»
— Остался, — вздохнул Федор, обнимая брата, стирая капли дождя с его лица. «Остался, Степушка. Пойдем, — он осторожно поднял мужчину. Тот спросил: «А где Лея? Где дети? Ханеле, Моше?»
— Там, — Федор указал в конец площади. Степан недоуменно посмотрел туда и тихо проговорил: «Но ведь…они взрослые, Федя. Что случилось? — он оглянулся.
— Пойдем, — повторил Федор. «Мы тебе дома все расскажем, Степушка».
— Лея, — крикнул брат. Пошатываясь, вырвавшись из рук Федора, он бросился в конец площади. «Лея, любовь моя, что с тобой?»
Он, даже не видя детей, опустился на колени рядом с женщиной. «Какая она красивая, — подумал Степан. «Я ведь не знаю, можно ее трогать или нет…да какая разница, ей плохо. Когда жена болеет, то мужу разрешено за ней ухаживать. Любовь моя… — он нежно взял в руки лицо Леи. Жена, зашевелившись, едва слышно, сказала: «Авраам…милый мой…ты жив».
— Жив, — он наклонился и прижался щекой к ее щеке. «Счастье мое, тебе больно?»
Лея всхлипнула и шепнула: «Немного,…но это пройдет. Побудь со мной, Авраам».
Ханеле посмотрела на мужчину и женщину, что держали друг друга в объятьях: «Она, кажется, ногу сломала. Но все будет хорошо».
— А? — Моше не закончил и замялся. Ханеле взглянула на разгорающийся рассвет, на бледнеющие звезды, на чистые, вымытые дождем камни площади и повторила: «Теперь все будет хорошо». Она улыбнулась: «Сейчас дядя Аарон сюда придет. На молитву».
— На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью, — вспомнила Ханеле. Взяв брата за руку, женщина услышала его голос: «И будешь венцом славы в руке Господа и царскою диадемою на длани Бога твоего. Что это, Ханеле?»
Солнце поднималось над Стеной — нежное, ласковое солнце раннего утра, солнце в сияющем венце, в окружении яркого, призрачного света. Ханеле тихо ответила: «Это рассвет, Моше. Пойдемте, — она указала на отца и мачеху, — им надо вернуться домой».
— Вот эту стену надо будет снести, рав Эрлих, — Степан оглядывал двор своего бывшего дома, — и все. Здесь места, — он указал на трехэтажное здание, — еще на сотню учеников хватит. Люди-то, — Степан внезапно улыбнулся, — едут к нам, сами знаете. И ехать будут.
— Рав Судаков, — новый глава ешивы помялся, — может быть, все-таки, хоть детям преподавать станете…
Утреннее солнце заливало каменные плиты двора, играло в золотисто-рыжей, с проседью бороде. Степан засунул руки в карманы простой, черной капоты, и покачал головой: «Нет, рав Эрлих, если можно — я буду приходить, учиться, и все». Он помолчал: «Сын меня к себе в артель берет, каменщиком. Так что увидимся, — он рассмеялся, — я этой стеной заниматься буду».
— Внук ваш, — Эрлих все смотрел на него, искоса, — очень способный мальчик. Рав Горовиц его хорошо подготовил». Эрлих указал рукой на пристройку: «Рав Аарон уже там, на своем обычном месте. Вы же свиток Торы решили синагоге подарить, он его и начал писать».
— Вот и славно, — Степан посмотрел на голубое, жаркое небо и почувствовал, что краснеет. «Надо к нему пойти, к Аарону, — твердо сказал себе он. «Прямо сейчас и пойдешь, не откладывай».
— Завтра на молитве увидимся, — он подал руку Эрлиху и направился к пристройке.
Тот покачал головой, глядя на широкую, крепкую спину. «Пришел, — подумал Эрлих, — потянувшись за своей трубкой, — пожертвовал дом свой ешиве, деньги, свиток Торы новый…, Сказал, что неправ был, велел всех, кого из общины изгнали — обратно принять. И сам к жене первой вернулся, выздоровела же она. Правильно, — раввин чиркнул кресалом, — как сказано: «Берегите дух ваш, и никто не поступай вероломно против жены юности своей».
Эрлих еще раз оглядел здание и пробормотал: «Теперь можно не тесниться, всем места хватит. До праздников эту стену снесут, а на Суккот мы здесь на двести человек шалаш поставим».
Он еще покурил, наслаждаясь жарким солнцем, слушая размеренный гул детских голосов, что доносился из открытых окон ешивы. Потом, выбив трубку, улыбаясь, рав Эрлих пошел заниматься дальше.
Аарон посмотрел на чистый, белый, с чуть заметной желтизной лист пергамента, что лежал перед ним. На его рабочем столе все было так, как будто и не прошло шести лет — самодельные чернила в оловянных пузырьках, остро заточенные перья. Наверху, на полках, стояли старые, потрепанные книги.
Он вспомнил свой ласковый голос: «Хорошо, Шломо. Видишь, сюда мы будем наматывать свиток Торы. У тебя отлично получается».
Бергер вдохнул запах свежего дерева, и полюбовался свой работой: «Рав Горовиц, а вы будете меня учить? Не сейчас, — юноша покраснел, — мне восемнадцать всего, я хочу сначала на ноги встать, ремеслом заняться…, Потом, попозже».
Аарон сдул древесную стружку с верстака и взял метлу: «Отчего бы и нет? Ты ходи в ешиву, ходи. С Моше в паре занимайтесь, вечером, раз вы оба рабочие люди. А писцом, — Аарон отчего-то улыбнулся, — ты еще станешь, время есть. Моше тоже — не только строитель, но и резник».
