Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (читать книги полностью txt) 📗
На улице было сыро, промозгло, но Франческо решил: «Не хочу брать экипаж. Хоть голова яснее станет». Он шел к Гайд-Парку, повторяя слова брата — те, что Пьетро сказал ему на залитом солнцем холме, улыбаясь, держа в руках цветок: «Не надо бояться».
— Не буду, — пообещал себе Франческо. Невольно перекрестившись, он зашел в открытые, кованые ворота. На дорожке было пусто — публика сидела по домам, прячась от дождливого лета. Он увидел впереди серую, как ее глаза, гладь Серпентайна. Остановившись, тряхнув головой, Франческо шепнул: «Сейчас я ей все и скажу».
Невысокий, седоватый человек в сутане остановился и показал на дерево: «Это, мои милые, инжир. Ему уже, — архиепископ задумался, — двести лет. Он до сих пор приносит плоды. Осенью я вам пришлю корзинку, обязательно».
Обе девочки, — белокурая и рыженькая, — были в черных, траурных платьицах. Архиепископ, обернувшись к Рэйчел, — та сидела в беседке, держа на руках заснувшего сына, попросил: «Иисус, позаботься ты о них. Не о бренных вещах, Господи, это мы все сами сделаем. Утешь их души, успокой их…»
— У нашего дедушки, он на Святой Земле живет, — звонко сказала младшая девочка, — есть гранатовое дерево. Мама говорила. А у вас есть такое, ваша светлость?
Архиепископ развел руками: «Не растут они у нас, милые. Им здесь холодно. Бегите, — он перекрестил девочек, — вам чай в библиотеке накрыли, там вкусные булочки. Мы с вашей мамой скоро придем».
Старшая девочка подняла на него голубые глаза: «Ваша светлость, спасибо, что помолились с нами, за душу папы».
Он только вздохнул и, наклонившись, поцеловал их головы: «И буду молиться, милые». Девочки уходили, держась за руки. Когда они завернули за угол, Диана блеснула зеленоватыми, прозрачными глазами: «Я не люблю Иисуса».
— Диана! — ужаснулась Ева, перекрестившись. «Как ты могла сказать такое, папа ведь…»
— Он забрал папу, — младшая девочка раздула красиво вырезанные ноздри: «Не люблю, но молиться буду. Не хочу маму расстраивать».
Мать плакала. А если она не плакала, то, как на похоронах, — стояла, или бродила, чуть пошатываясь, ни с кем ни разговаривая. Когда они приехали в Мейденхед, бабушка Изабелла отвела их в сторону: «Вашей маме сейчас очень плохо, милые, но вы не бойтесь, она оправится».
— А вдруг не оправится, — тогда, отчаянно, подумала Ева. Она вспомнила, как отец, прошлым годом, хоронил миссис Блэкмор. Марджори, ее дочь, ровесница Евы, — девочки дружили, — потом, сидя на ступеньках крыльца, грустно проговорила: «Она не в себе была, с тех пор, как папа в шахте погиб. Совсем на себя рукой махнула, я по дому все делала. А потом повесилась. Теперь меня бабушка забирает, в Ливерпуль, — девочка показала на запад, — Господь его знает, как там все сложится».
— Все будет хорошо, — уверенно ответила Ева и похолодела: «Господи, помоги ей. Марджори теперь круглая сирота».
— И мы такими можем оказаться, — поняла девочка, слыша ласковый голос бабушки Изабеллы. Она проводила с ними почти все время, — она, и бабушка Марта, и Сидония. Их катали на лодке, занимались с ними, читали книги. Дедушка Джованни и Франческо отвезли их в Лондон и Кембридж. Мать все это время лежала с Аароном в спальне. Там были задернуты шторы, пахло травами. Девочки, приходя туда, робко останавливались на пороге.
Мать протягивала к ним руки. Они, устроившись рядом, все вместе плакали.
Ева сидела с дедушкой. Он читал девочке письма — Джованни написал в Иерусалим, и в Америку, семье Горовицей.
Она как-то помялась: «Дедушка, а вы знали родителей моего папы? Они же в Иерусалиме похоронены?»
— Нет, милая, — Джованни улыбнулся, — не знал. Бабушка Марта знала, она расскажет тебе. А мама расскажет о твоей бабушке Дине.
Бабушка Марта и вправду — рассказала, когда они сидели в цветущем, летнем саду. Ева, слушая ее, прижавшись к пахнущему жасмином шелку, вздохнула: «Жаль, что они не поженились».
— Они хотели, — Марта поцеловала белокурые волосы и, пронзительно, подумала: «Сироты. Господи, помоги им. Мы все сделаем, конечно, на ноги их поставим, но ведь отца никто не заменит…»
Она поднялась к Рэйчел. Держа ее за руку, Марта слушала тихий плач женщины. «Тетя Марта, — Рэйчел уткнулась в подушку, — я не хочу, не хочу жить…, Зачем все теперь, если Пьетро нет…»
Марта скинула туфли и легла рядом.
— Расскажу тебе кое-что, — она вздохнула. Рэйчел слушала и вдруг подумала: «Как я могу? У нее там, во Франции, никого не было. У нее мужа убили, ребенок умер, Элиза на руках была, и она не сдалась. У меня же семья…, Все так заботятся о нас. И Пьетро, — она всхлипнула, — Пьетро бы хотел, чтобы я была счастлива, я знаю».
Она пожала нежные пальцы Марты: «Спасибо вам, тетя. Я встану, непременно…»
Марта забрала спящего Аарона и покачала его: «Сколько надо тебе, столько и лежи, милая. Есть, кому за детьми присмотреть».
Аарон проснулся и потребовал, зевая: «Гулять!»
— Ногами! — нарочито строго ответила ему Марта, поставив мальчика на ковер.
— Ногами! — весело согласился сын. Рэйчел, несмотря на слезы, улыбнулась.
Архиепископ вернулся в беседку. Присев рядом с Рэйчел, — она была в глубоком трауре, белокурые волосы прикрыты черным, простым чепцом, он ласково сказал: «Миссис Корвино, я очень рад, что приюты не останутся без управляющей. Священники местные вам помогать будут. И конечно, — он нежно прикоснулся к рыжей голове дремлющего мальчика, — мы вам будем платить, вы теперь на должности, как же иначе?»
Рэйчел вздохнула: «Ваша светлость…»
— Отец Чарльз, — прервал ее архиепископ. «Пожалуйста, миссис Корвино. Что вы мне сказать хотите, так это я знаю все. Вы мать, у вас трое детей — кто, лучше вас с малышами справится?»
Рэйчел помолчала и робко проговорила: «Отец Чарльз, я подумала…, Не только в Лидсе сироты есть. В Манчестере, в Ливерпуле, на всем севере».
— Значит, — архиепископ поднялся, — работы у вас много будет, миссис Корвино. Вы женщина решительная, настойчивая, умеете убеждать людей, — он забрал у нее Аарона и обиженно поднял ладонь: «У меня внуки есть, не волнуйтесь. Я дитя на руках удержу». Он прищурился и посмотрел на ограду Ламбетского дворца: «Вот и мистер ди Амальфи. Пойдемте, выпьем все вместе чаю».
Рэйчел помахала Джованни. Женщина посмотрела на влажную траву сада, на голубей, что вспархивали с мокрых веток деревьев, — недавно шел дождь. Она вспомнила ласковый голос мужа: «Я ведь знаю, что такое сиротой быть, милая. Хоть папа меня и воспитал, хоть Изабелла мне матерью стала, а все равно — помнишь же ты, как я в Иерусалим приехал. Моя мама мне снилась. Пусть хоть этим деткам мы поможем».
— Поможем, — твердо сказала себе Рэйчел. Подняв голову, она пошла к входу во дворец.
В тире, что стоял на зеленой лужайке у Серпентайна, было тихо. Стреляли двое — невысокая, изящная, белокурая девушка и подросток, тоже светловолосый — лет двенадцати.
Третья — русоволосая, в простом, серо-голубом платье, сидела на стуле у стены, углубившись в «Истории модной жизни» Марии Эджуорт. Вероника искоса посмотрела на сестру и брата — они перезаряжали пистолеты. Отвернувшись, девушка достала из книги письмо.
— Дорогая леди Вероника, — читала она. «Я ненадолго вернулся в Лондон и должен опять уезжать на север. Но я не могу покинуть город, не повидавшись с вами. Пожалуйста, напишите мне, где и когда мы сможем встретиться, с искренней преданностью к вам, Франческо ди Амальфи».
— У меня щеки горят, — поняла Вероника. «Только бы Джоанна ничего не заметила. Ей тоже зачем-то уйти отсюда надо, интересно, зачем? Франческо, — она вспомнила его темные глаза и услышала голос хозяина тира: «Пожалуй, леди Холланд, только несколько мужчин в Лондоне стреляют более метко. Ваш батюшка, например, а еще лорд Байрон…»
— Это кто еще такой? — Джоанна подняла пистолет.
— Поэт, — сочно заметил Джон-младший. «Даже я знаю. Хоть иногда, Джоанна, читай что-нибудь, как это сказать, более подходящее девушке. У тебя в комнате либо руководства по стрельбе, либо памфлеты о социальных реформах».
