Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли (читать книги полностью txt) 📗
— Ее королевское высочество принцесса Шарлотта приглашает Рэйчел с детьми ее навестить, — Элиза вздохнула, — в любое удобное время. Ее высочество была, конечно, возмущена случившимся, — Элиза отдала ему письмо: «Что там билль?»
— Проголосовали «за», — ответил Франческо. Женщина перекрестилась: «Слава Богу! Попрощайся с дядей Франческо, милый, — велела она сыну.
Экипаж тронулся. Франческо вспомнил: «Она же старшая фрейлина у принцессы Шарлотты». Он проводил глазами карету и пробормотал: «Приеду в Мейденхед, и сразу отправлю Веронике письмо. Цветов пока посылать нельзя, до лета. Я же в трауре, да и официально мы еще не жених и невеста. Напишу, а она мне ответит, — Франческо блаженно вздохнул и пошел дальше.
Джоанна, что стояла у окна, усмехнулась: «Хорошо, что мы на них не наткнулись. Конечно, это безрассудно — тетя Элиза могла нас заметить. Но кто, же знал, что он здесь живет, а на улице говорить неудобно».
Она обвела глазами кабинет, — пахло хорошим табаком, и еще чем-то — сладковатым. Везде, даже на полу, лежали стопки бумаг.
— Это гашиш, — спокойно сказал Байрон. Он стоял, прислонившись к косяку двери, держа в руках медный кувшинчик с ручкой.
— Хотите кофе? По-турецки, я научился его варить на востоке. Или гашиша? — он усмехнулся.
Джоанна достала из кармана редингота плоскую шкатулку. Она размяла в тонких пальцах сигарку: «Я предпочитаю табак, лорд Байрон. От гашиша, опиума, — девушка повела рукой, — мутно в голове. Говорят, — добавила она, прикурив от свечи.
Байрон разлил кофе и взглянул на белокурые, влажные от дождя, волосы: «Вы смелая девушка, леди Холланд. Прийти к мужчине домой…»
— Очень хороший, — одобрительно сказала Джоанна, отпив. «Там кардамон, я чувствую. Я не страдаю такими предрассудками, лорд Байрон, — она пожала стройными плечами. Расстегнув свой короткий редингот, Джоанна бросила его на обитый бархатом, потертый диван. «Женщины и мужчины равны, во всем. Какая разница — кто куда приходит, кто кому объясняется?». Она была в льняной, простого покроя, блузе. Он увидел белую, скрытую глухим воротником шею: «Прочту вам кое-что».
— Прости, прости, мой край родной!
Ты тонешь в лоне вод.
Ревет под ветром вал морской,
Свой крик мне чайка шлет.
На запад, солнцу по пути,
Плыву во тьме ночной.
Да будет тих твой сон! прости,
Прости, мой край родной! — Байрон опустил руку и посмотрел в прозрачные, светло-голубые глаза. Джоанна вежливо дослушала, скрыв зевок: «Очень мило, лорд Байрон. Я вам, собственно, послала записку, чтобы спросить — как прошло голосование в Палате Общин? Женщин туда не пускают, еще одна косность, — девушка поморщилась.
Байрон, так и стоя с чашкой кофе в руке, усмехнулся: «Ваш отец, леди Холланд, протащил этот билль через Палату в рекордное время. Они проголосовали «за». Теперь, на следующей неделе, мы его обсудим, в Палате Лордов, но там уже все ясно….- мужчина осекся — Джоанна забрала у него кофе и подтолкнула к дивану.
Усадив Байрона, стоя перед ним, положив руки ему на плечи, Джоанна гневно сказала: «Вы должны выступить против этого билля. Людей не могут вешать по обвинению в том, что они разбили какие-то куски железа. Вы должны! — настойчиво повторила девушка. Наклонившись, Джоанна поцеловала его: «Это будет лучше, чем все стихи, вместе взятые, лорд Байрон! Вы останетесь в памяти людей, как защитник интересов рабочих. Я к вам приду, — Джоанна подхватила свой редингот, — приду, на следующей неделе, после обсуждения. Я вам напишу, — он, было, открыл рот. Джоанна требовательно спросила: «Обещаете, что выступите?»
— Слово джентльмена, леди Холланд, — только и смог сказать Байрон. Шепнув: «Мы еще встретимся», девушка исчезла в полуоткрытой двери.
Она шла на Ганновер-сквер, раздув ноздри: «Он выступит, можно не сомневаться. А я? Я буду уже в Оксфордшире». Джоанна застегнула редингот: «Отдаваться надо по любви, иначе это бесчестно. Так ему и объясню. У женщины может быть много мужчин, но обязательно — по любви, — она вздернула острый подбородок и взглянула на шпиль церкви святого Георга: «При новом строе не будет брака, этого инструмента угнетения женщины. И религии не будет, она хуже гашиша и опиума, отвлекает рабочих от борьбы за свои права. Но какой мерзавец… — Джоанна чуть не застонала. «Как он мог поддаться натиску промышленников…Машины ему дороже людей».
Она сжала губы и постучала в парадную дверь своего дома.
За обедом были только взрослые. Джон-младший и Юджиния, вместе с мальчиками, ели в детской. Джоанна покосилась на мать: «Когда я только от них сбегу? Выговаривала мне полчаса — как я могла одна ходить по улице, это же неприлично. Что за нравы? Надо дожить до шестого десятка, как бабушка Марта, и два раза овдоветь — только тогда можно гулять самой».
Вероника, что сидела рядом с ней, мечтательно смотрела в затянутое пеленой дождя окно. «Интересно, с кем это она встречалась у Серпентайна? — хмыкнула Джоанна. «Нет, нет, — велела себе девушка, — нельзя сбегать. Пока. Надо скопить денег, овладеть навыками стенографии…»
Джоанна давно решила уехать — еще три года назад, когда нашла в библиотеке на Ганновер-сквер книгу на французском языке. Она называлась «Теория четырех движений и всеобщих судеб». Написал ее некий Шарль Фурье. Джоанна потом спросила у отца, кто это, но герцог только рассмеялся: «Очередной прожектер, дорогая моя, ничего особенного».
Джоанна читала книгу по ночам, при свете свечи. Засыпая, девушка шептала: «Труд должен, во-первых, выполняться целой серией рабочих в кооперации, во-вторых, должен допускать проявление творческой силы в человеке и, в-третьих, не быть слишком продолжительным, но чаще чередоваться с трудом иного характера. Тогда труд станет привлекательным, и всякий найдёт применение своим вкусам».
Она переписала в свой дневник слова Фурье: «Современное общественное устройство не годится для такого развития страстей и приложения их к труду, а потому нужно совершенно изменить его. Люди должны соединиться в фаланги, по 1600–1800 человек в каждой, чтобы, исключив детей и стариков, получить, около 810 способных работать человек…, Каждая фаланга устроится на своей площади земли в размере приблизительно одной квадратной мили. В центре участка будет выстроено великолепное жилище — фаланстер…»
Ей даже снились такие дома — огромные, все из стали и стекла, поднимающиеся к небесам, такие, как описывал мистер Констан в: «Путешествии журналиста в новый век». «Дирижабли, — говорила себе Джоанна. «Воздушное сообщение между Старым и Новым светом, локомотивы, подводные лодки…Век всеобщего труда, когда никто не будет голодать».
Сначала она хотела уехать в Шотландию. В Нью-Ланарке, рядом с Глазго, реформатор мистер Оуэн открыл ткацкую фабрику. «Таймс» написала, что там есть няни, ухаживающие за детьми, и зарплату рабочим выдают не в купонах, а настоящими деньгами.
Джоанна даже спросила об этом дядю Питера, когда Кроу обедали у них. Тот рассмеялся: «Дорогая племянница, у меня никогда купонов не было, и не будет. Я знаю, многие промышленники против того, чтобы давать рабочим доступ к деньгам — якобы они сразу все пропьют. У меня не пьют, — он прожевал ростбиф и добавил: «И я за то, чтобы человек волен был покупать провизию, где хочет, а не только в лавке при мануфактуре, с завышенными ценами и плохим качеством. И няни у меня, — он подмигнул Джоанне, — тоже есть. И врач. Просто в Нью-Ланарке работает две сотни человек, а у меня, в одном Лидсе — десять тысяч. Дай нам время, — Питер отпил вина.
Джоанна посмотрела на уотерфордский хрусталь, на серебряные блюда, на кружевную скатерть, на шелковые платья женщин и зло подумала: «Время! Нет, это все полумеры. Да и папа меня сразу найдет, в Шотландии. Надо бежать в Европу, или в Новый Свет, и там бороться».
— Я подожду, — решила она сейчас, расправляясь с камбалой. «Война с Наполеоном рано или поздно закончится. Месье Фурье в Париже, уеду туда, и мы будем строить новый мир. Вместе, рука об руку».
