Развязка петербургских тайн - Зобин Вадим (читать хорошую книгу TXT) 📗
— Простите меня,— тихо сказала Долли.
— Я тоже погорячилась слегка...
— Николаю Яковлевичу грозит опасность?..
— Тот человек очень опасен... Его обложили, как волка флажками. И теперь он способен на все.
— Я поеду в Саратов,— решительно скадала Долли.
— Это плохая идея, — возразила Анна. — Вы можете разминуться. Надо терпеть и ждать.
— Почему вы думаете, что Маше грозит опасность?
— Он пытался однажды купить ее... И я сама видела, как он набросился на Машу, не обращая внимания, что кругом полно народа. Он маньяк... Знаете, что это такое?
— Нет,— пожала плечами Долли.
— Ну и хорошо, что не знаете...
Дорога.
Князь Николай распорядился остановиться на ночевку на опушке леса. Поставили шалаш, развели костер, поужинали.
Была теплая ясная ночь, поэтому на ночлег расположились вокруг костра. Николай собственноручно связал Хлебонасущенскому руки, привязал длинной веревкой к дереву. Сам же устроился рядом, подложив под голову седло. Подсумки положил в шалаш под присмотр дворовых. Гречка и Фомушка прикорнули в коляске. Трофим и кучер Никита легли в шалаше. Вскоре все заснули. Лошади паслись рядом. Убедившись, что все крепко спят, Фомушка и Гречка тихо вылезли из коляски и крадучись пошли к шалашу. При любом подозрительном звуке они застывали как вкопанные и старались не дышать.
Хлебонасущанский тоже не спал. Он с надеждой смотрел на жуликов и делал им знаки, означавшие просьбу освободить его от пут. Фомушка и Гречка не обращали на него внимания. Их цель была подсумки... Они подошли к шалашу. Фомушка, как уж, бесшумно вполз в него и вскоре появился с подсумками в руках. Он лихорадочно стал расстегивать ремешки, и в этот момент раздался спокойный голос Николая:
— Не торопитесь, Фомушка... Ноготки обломаете...
Жулики одновременно оглянулись и увидели Николая. Он лежал, как и прежде, завернувшись в плащ, головой на седле, только теперь в его руке был револьвер Полиевкта Харлампиевича, и дуло было направлено на них. Деваться им было некуда, потому что из шалаша им в спины уперлись ствол ружья и дуло пистоля: Никита и Трофим тоже были готовы к их визиту.
— Помилуйте, ваша светлость! Вот эта мухорта попутала... Гад ползучий! — Гречка показал кулак Хлебонасущенскому.
— А вы все же посмотрите, Фомушка... Убедитесь... Никаких денег там нет...
Фомушка наконец открыл подсумки и убедился в правоте Николая.
— У, сволочь немытая,— завыл он, глядя на Полиевкта Харлампиевича.
— Придется, господа, о вашем проступке поставить в известность Юзича и Прова Викулыча. Они рекомендовали мне вас в качестве людей надежных...
— Не губи, Николай Яковлевич... Бес попутал! Мы за ним теперь приглядим. Так приглядим, что ему на тот свет захочется...
— Давайте договоримся: без рукосуйства!
— Это уж как получится...— неопределенно сказал Гречка.
Полиевкт Харлампиевич с ужасом смотрел на пудовые кулаки Гречки, и даже в лунном свете видно было, как он побледнел.
Дом Чечевинских. Петербург.
Платон Алексеевич Загурский осматривал Степана. Степан был в исподней рубахе, кряхтел, недовольно ворчал, всем видом показывая бесполезность и праздность процедуры.
— Кабы барыня не приказала, ни в жисть бы не согласился... Доктора — это для господ. А у нас как: Бог дал — Бог взял.
— Сколько вам лет?— спросил Загурский.
— Кто ж его знает?.. Много...
— Примерно сколько? С французом воевали?
— Чего ж не воевать... Мы с их светлостью князем Яковом Николаевичем во второй армии под началом его высокопревосходительства князя Петра Багратиона служили...
— А императрицу Екатерину Великую помните?
— Не видал, врать не буду... А помнить — помню.
Загурский прослушал, простучал Степана, приказал ему лечь на кушетку и принялся мять и ломать его, как заправский костоправ.
— Что ж ты со мной делаешь, батюшка?.. Да ты меня сломаешь всего, — взмолился Степан.
— Больно? — спросил Загурский.
— Боязно... Кости трещат...
— Ну, вставайте, — сказал Загурский. — Смелее. Ноги болят?..
Степан осторожно поднялся с кушетки.
— Куда как меньше... Я-то, барин, думал, как вы за меня взялись, что пришел мой час. А теперь гляжу, вроде поживу еще...
— Поживете, поживете... На руки полейте. Степан взял кувшин с водой и полил Платону
Алексеевичу на руки.
— Ну, как он? — спросила Анна.
— Соответственно возрасту... Я ему тибетский массаж сделал. Какое-то время ему будет лучше. Потом процедуру повторим.
— Спасибо. Мы очень любим старика. Возьмите, — Анна протянула Загурскому деньги.
— Не надо. Я не беру денег за лечение простолюдинов.
— Вы в Обуховской больнице служите? — спросила Анна.
— Консультирую.
— А в отделении для душевнобольных вам приходилось бывать?
— Несомненно.
— Не встречался ли вам там больной Шадурский?
— Князь Шадурский?
— Да...
— Разумеется, встречался... Это — необычный больной... Говорят, он совершенно одинок, год назад у него погибли жена и сын. Но кто-то каждый месяц вносит за него приличную сумму, так что содержание у него весьма достойное: отдельная палата, хорошая еда, приличная одежда.
— Как он?
— Ярко выраженная шизофрения... Неадекватная оценка жизни... Время от времени впадает в глубокую меланхолию. А он вам знаком?
— Да... Нельзя ли мне его посетить?
— Отделение для душевнобольных не из приятных мест... Не боитесь?
— Я в разных местах бывала...
— Ну, что ж, послезавтра у меня обход... К десяти утра приезжайте в канцелярию.
Загурский поднялся.
— Разрешите откланяться, — сказал он.
— Передайте поклон жене...
Анна проводила Загурского до дверей.
Обуховская больница. Петербург.
Палата Шадурского представляла собой малюсенькую комнатку длиною чуть больше койки, которая стояла там, а ширина ее позволяла лишь втиснуть рядом с кроватью небольшую тумбочку. Но и это считалось огромной роскошью в больнице и предоставлено было князю только потому, что неизвестный благодетель переводил в больницу каждый месяц довольно значительную сумму.
Дмитрий Платонович встретил Загурского как родного, на стоящую позади него Анну не обратил внимания.
— Милости прошу, дорогой Платон Алексеевич. Рад видеть вас в своей монашеской келье... Я всегда с нетерпением жду ваших посещений. Для меня это — живительная возможность поговорить с порядочным человеком. Вы же сами видите — кругом хамы... Куда ни посмотришь — одни свиные рыла. Никаких понятий о приличиях... Вот, — он протянул Загурскому исписанный лист, — передайте это государю... Я понимаю его опасения... Они — Романовы, а мы, Шадурские, — все-таки Рюриковичи... Но в этой бумаге я протягиваю ему руку, предлагаю забыть наши распри. Мне кажется, это правильный жест с моей стороны.
— Несомненно, — согласился Загурский. — Как самочувствие? Жалуетесь на что-нибудь?
— Я абсолютно здоров. Последнее время чувствую особенный прилив сил. Много работаю... Я решил назвать свою книгу «Наука нежности»... Не правда ли, оригинально?
— Да, да... Безусловно.
— Но почему мне не дают железных перьев? Я прошу, а мне не дают. Распорядитесь, голубчик...
— Хорошо... Но должен заметить, ваш труд, наверное, лучше создавать
гусиным пером. Это как-то более в тоне.
— Вы так считаете? А, впрочем, вы правы... Все великое написано гусиным пером... Байрон, Гете... Кое-кто из наших...
-— Дмитрий Платонович, к вам посетительница...
— Ко мне? — он вскользь глянул на Анну. — А впрочем, конечно... Милости прошу... Вы нигилистка?
— Здравствуйте, Дмитрий Платонович... Услышав голос, Шадурский встрепенулся, в
лице его появилось болезненное беспокойство; он еще несколько раз быстро глянул на Анну и, наконец, узнал ее.
