Русская народно-бытовая медицина - Попов Г. (библиотека электронных книг .txt) 📗

Это последнее отношение некоторой части народа к врачам и их санитарной деятельности, коренящееся, как это можно было видеть из предыдущей главы, в каком-то затаенном недоверии к ним, является в высшей степени опасным, может, в некоторых случаях сделаться источником крупных недоразумений между врачом и народом и принять размеры настоящего бедствия.

Таким бедствием в последнюю холерную эпидемию было убийство в г. Хвалынске [126] врача Молчанова, явившегося жертвою своего врачебного долга.

Вот как, по описанию нашего хвалынского сотрудника [127], шло развитие этого события, ныне сделавшегося историческим.

«Вслед за первым извещением о появлении, в 1892 г., холеры в Баку, наступила в народе паника. Припоминались прежние нашествия холеры, при которых выздоравливающих было очень мало. Появившаяся народные брошюры о холере лишь усилили беспокойное состояние населения и увеличили существовавшую бестолочь.

9-го июня в городе был получен циркуляр губернатора, которым предписывалось озаботиться очисткой города. Правительственным врачом при борьбе с холерой был назначен Молчанов, бывший до того городовым врачом, не поладивший с городом, и в особенности не пользовавшиеся расположением низшего класса населения, мелких торговцев и домохозяев, за свой взыскательный и придирчивый характер [128]. Благодаря этому, 15 думских гласных, по преимуществу мещан, в одном из заседаний думы, подали на Молчанова жалобу, прося уволить его от должности и за месяц до описываемого события это увольнение состоялось.

Назначение Молчанова правительственным врачом, благодаря недовольным, увеличило волнение в народе: «непременно нанялся морить нас», – стали говорить в собиравшихся толпах. Толки и предположения еще больше усилились благодаря появлению в городе массы бурлаков, бежавших сюда из-за страха перед холерой, с низовьев Волги. Они передавали возбуждающе рассказы о том, как в Астрахани и Саратове полиция, доктора и попы подкуплены «англичанкой» морить народ, как по улицам разъезжают особые телеги, с крышками, как совершенно здоровых людей хватают железными крючьями, бросают их в эти телеги и увозят в больницы, где кладут живыми в гроба и засыпают известкой. Толпа с жадностью слушала эти рассказы и, дополнив собственным воображением, с необычайной» быстротой переносила их с места на место.

17-го июня губернатор предписал учредить санитарную комиссию, что тотчас же и было сделано. В состав комиссии вошли 5 врачей, полицейские и городские власти. Двадцать второго июня, в первом заседании этой комиссии, было постановлено отнести пароходные пристани в самый конец города и здесь, для прибывающих с пароходами холерных больных, устроить особый холерный барак и обнести его изгородью. В этот же барак было решено помещать также и больных из города, если они будут не в состоянии лечиться на дому, а для перевозки их устроить, на первое время, три экипажа и держать их наготове при пожарных частях. В то же время было постановлено разделить город на 30 участков, с санитарными попечителями во главе, при содействии их немедленно произвести очистку всего города, заготовить дезинфекционные средства и нанять особый персонал для дезинфекции в городе. Наблюдение за проведением обще-санитарных мероприятий, а равно заведование холерным бараком было возложено на врача, Молчанова. Отношение ко всем этим мерам со стороны населения было таково, что некоторые из горожан не только не пожелали пойти в попечители, но отказались даже расписаться на разосланных управой повестках. До народа доходили лишь извращенные слухи о постановлениях комиссии. Стали толковать, что и в Хвалынске «англичанка» подкупила всех, что будут заготовляться крючки, телеги и гробы с известкой и что и здесь, как в Астрахани и в Саратове, собираются морить людей.

Началась работа но очистке города, санитарное состояние которого было ужасно: грязь, нечистота и вонь на каждом шагу. В каждом доме приходилось сталкиваться с неряшливыми хозяевами и, при невозможности останавливаться в каждом доме и разъяснять смысл и пользу требуемых мер, прибегать лишь к строгим формальным предписаниям и требовать немедленного исполнения. Меры эти вызвали ропот, жители не хотели очищаться от накопившейся годами грязи. – «Наши деды и отцы так жили, да не умирали, а теперь понадобилось чистоту заводить», – роптали хозяева. Как на самое главное, было обращено внимание на водоснабжение. Осмотр бассейнов был в состоянии привести в содрогание каждого своим неряшливым содержанием. Пришлось чистить как внутри накопившиеся нечистоты, так и около самых бассейнов заравнивать и засыпать целые болота, грязи. При этом земля посыпалась известью, а бассейны забивались сверху деревянными крышками, чтобы жители не могли лазить в них с своими ведрами. Было объявлено жителям, чтобы воду для питья брали хорошо прокипяченную, отнюдь не пили сырую и, в особенности, из Волги. Комиссия во главе с Молчановым ездила за город, к источникам водоснабжения, где тоже пришлось произвести основательную чистку. Самое же худшее пришлось увидать при осмотрах жилых помещений. Настроенные против всяких санитарных мероприятий, жители встречали комиссию неприязненно и к дезинфекции относились, как к чему-то вредному. Опрыскивание сулемой, посыпание известью и в особенности поливание карболовой кислотой принималось за попытки травить и заражать народ. Немало возбуждали население и бестактные приемы санитарных деятелей. Они оглядывали и поливали не только дворы, но запускали свои носы, что называется, и в укромные уголки. Иногда, ради потехи, они позволяли себе опрыскивать даже находящееся в печке хлебы, заявляя с усмешкой, что скоро придет холера и заберет всех: тогда не нужно будет и хлебов печь. Уже к вечеру первого дня таких санитарных мероприятий досужие кумушки, перебегая из двора во двор, передавали разукрашенные рассказы о «тиpaнстве народа» Молчановым и санитарными попечителями.

Вечером с одного из низовых пароходов сошло несколько оборванцев – «горчишников», которые стали рассказывать, что в Астрахани и Саратове народ уже бунтует: «бьет докторов, фельдшеров, полицию и властей, сжигает больницы, вырывает из рук и спасает от смерти заколоченных в гроба и засыпанных известью людей. Рассказы эти еще более усилили брожение.

– Надо ножами запасаться, и как только кто из докторов коснется, тому и нож в бок, – слышалось уже тогда в начинавших собираться толпах.

В одном месте, сошедший с парохода татарин уверял, что он лично участвовал при разгроме в Саратове холерных бараков и находил в гробах засыпанных известкой людей. Другой рассказчик [129] передавал, как он в Саратове, пьяный, возвращался на постоялый двор и как его схватили и привезли в больницу.

«Пока везли дорогой, с меня куда и хмель сошел, хотел было вырваться, но два архаровца крепко держали меня за руки, попробовал было кричать, так мне живо рот заткнули. Привезли в больницу, начал я было сопротивляться, куда тут: еще с десяток подручных подскочило, живо раздели меня и бросили в ванну. Сразу у меня разум помутился и что со мной было – не помню. Только, когда очнулся и открыл глаза, – вижу, лежу в гробу, засыпан известкой, а кругом совсем тихо. Тут же, кроме меня, еще лежало много народу в гробах: в мертвецкой, должно, догадался я, хоронить, значить, собираются нас. Сел в гробу, оглядываюсь, как бы мне убежать, думаю? Вдруг, вижу, из гроба еще приподнимается человек, глядит на меня и спрашивает: живой ли я? Жив, говорю, Стали мы советоваться, как нам быть: если сейчас бежать – поймают, не жди тогда пощады. Видим, вечереет, решились спасаться, когда совсем темно станет. А в сарае, то и дело, то в одном, то в другом месте слышим, стоны в гробах и новые гроба все подносят да, подносят. А мы, как только заслышим шаги, так сейчас же и притворимся мёртвыми. Дождались, стемнело. Вот мы тихонько марш из сарая. Вышли, озираемся, на наше счастье никого не видно. Недалеко, видим, огород, мы туда, да ползком, по канаве, и выбрались на свет Божий. Бежим прямо к нашим, знаем, где они собрались. Вбежали, знать, все в известке, рассказали, каким чудом спаслись. Bсе живым манером пустились собирать народ. а уж через час валом валили в барак на освобождение. Уж и потешились наши душеньки! Первым делом, начали с докторов – человек двадцать там их было. Уж и живучие, скажу я вам, братцы, эти люди: ты его хватишь ножом в бок. кровища так и свищет, а он хоть бы что, стоит себе да и шабаш. В другого таким же манером палили из пистолета – все равно, не берет, – спасибо, кто-то догадался хватить его задней осью по голове – ну, и капут! Вторым делом, отправились освобождать больных: видимо-невидимо повытаскивали их на волю. Потом бросились в сарай, открыли гроба, – глядим, люди засыпаны. известкой и многие из них живы и еще дышат. Стали выносить и этих, очнулись, плачут, чуть-чуть языком ворочают, а некоторых рвёт. Видим, отрава, значить, давай отпаивать молоком – раздышались и эти. Освободивши всех, запалили потом мы больницу да которых докторов-то так живьём и спалили. А уж потом пошли громить докторов и по Саратову. Уж и потешились мы, всех перебили. Задали мы им холеру да показали, как христианские душеньки англичанке продавать: теперь в Саратове ни одного доктора не осталось живого [130]. «Жалеючи, православные, и предупреждаю вас в этом, – заключил рассказчик своё повествование – смотрите, не давайтесь в руки: власти, всё начальство и доктора подкуплены англичанкой вас морить, – англичанка-то, вишь, хочет завладеть всем нашим царством. Не причащайтесь и у попов – они тоже подкуплены, один только apxиерей не пошел на подкуп, и его хотели уморить, сидел он уже в казаматке, да мы его освободили».