Крылья (СИ) - Славина Ирена (книги без сокращений TXT) 📗
Всё ясно. Подобное напряжение не могло не сказаться на психике. У Диомедеи начала тихонько сползать крыша, и моя, пожалуй, скоро последует её примеру. Я представляю себе, как мы собираем Феликса по кускам, как Франкенштейна, и начинаю истерично смеяться сквозь слезы. Зажимаю себе рот, сдерживая рвущиеся наружу рыдания, и оседаю в её объятия.
— О святые праотцы, — хлопает Дио меня по спине. — Святые угодники.
Дио легко встряхивает меня, схватив за предплечья.
— Лика!
Я продолжаю всхлипывать в её руках, заливая слезами ворот её куртки.
— Не верю своим глазам! Смотри!
Я резко поднимаю голову, вдруг осознав, что все предыдущие восклицания были адресованы не мне. Диомедея хватает меня за подбородок и разворачивает к окну. Из хаоса низко клубящихся туч возникают смутные очертания вертолёта. Теперь я тоже слышу отдалённый гул двигателей и вибрацию лопастей.
Я бросаюсь к выходу на поле, но на моём пути вырастает рельефный громила в фуражке и бронежилете поверх серой рубашки.
— Сеньорита, — едва не хватает он меня.
«Пропусти её сейчас же, пока я не сорвала с тебя кепку и не станцевала на ней тарантеллу!» — Диомедея орёт охраннику что-то по-итальянски, я не понимаю ни слова, но, зуб даю, значение примерно такое же.
И громила уходит с моего пути! Двери, коридор, еще парочка дверей и вот я выбегаю на взлетную площадку. Ну и холод! Ветер взметает волосы, дождь раздаёт мокрые пощечины, сердце едва умещается в груди...
Полозья вертолёта касаются земли.
***
Всё должно было быть как в кино: я узнаю любимого издалека, читаю все эмоции — конечно же счастливые — на его лице, бегу к нему навстречу, стильно намокнув до нитки, и, пока бегу, думаю о том, как красиво мы сейчас будем обниматься по этим сказочным ливнем... Жаль, что в этой картине средств на грамотного художника-постановщика попросту не осталось: всё досталось создателю спецэффектов: гроза разыгралась просто лютая...
Кто-то вышел из вертолета, но я не могла разобрать, кто. Я просто продиралась сквозь решетку упругих дождевых струй, пару раз шлёпнувшись на колени. А потом тот, кто вышел из вертолета, возник у меня на пути и сжал меня в объятиях. Вряд ли его руки можно было назвать нежными, вряд ли их можно было назвать трепетными — нет, они обхватили меня так крепко, словно я тонула, или проваливалась под землю, или сползала с края обрыва! И я так же крепко обняла его — я не хочу провалиться в бездну, я хочу быть спасённой!
— Боже, скажи мне, что я не сошёл с ума… — выдохнул он.
Я подняла глаза и посмотрела на того, кто схватил меня в охапку: лицо, которое я столько ночей видела во сне, губы, которые однажды почти поцеловали меня, мокрые волосы, с которых — помнится, как будто было вчера, — уже капала вода, и наконец глаза — темные, беспросветные, как полярная ночь.
— Я ей устрою, — севшим голосом сказал он.
— Феликс, — беззвучно произнесла я, вцепившись в него ледяными руками. — Прошу, не оставляй меня...
Я хотела сказать еще сотню важных, ободряющих, отчаянных слов, но голосовые связки отказались мне служить. А вслед за связками — колени. Если бы он не удержал меня, я бы рухнула на землю. Силы покинули меня, я больше не могла ни стоять, ни говорить, ни умолять о чём-либо. Последние тросы, которые держали меня всё это время, — лопнули. Всё, что осталось, — жалкая, рыдающая, измазанная в грязи копия меня, обхватившая Феликса руками за шею, как будто тот был последней точкой опоры во Вселенной.
— Лика... Прошу тебя, не плачь... — забормотал он мне в ухо. — Это не самоубийство... Это... Чёрт... Нет, я всё-таки ей устрою…
Его руки стали гладить меня по спине, нежно, успокаивающе.
— Лика... Посмотри на меня...
Но я беспомощно помотала головой: я выглядела слишком жалко, чтобы позволить ему смотреть на меня. Проклятый дождь: он романтичен ровно до того момента, пока ты не продрогнешь до костей, а тушь не превратится в грязную мазню...
И тут ладони прекратили меня обнимать, взяли меня за плечи и отодвинули меня ровно настолько, чтобы...
Феликс собирается, о боже... Нет, слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Губы — мягкие, тёплые, настойчивые — прижимаются к моим губам.
Я мечтала об этом с момента его отъезда или... нет, с того момента, когда впервые встретила его в Киеве! Бесконечное количество раз, представляя этот поцелуй и так и этак, кусая губы в бессильном отчаянии, и вот теперь, когда мечта стала явью, я... словно... забыла, как это делается. Я просто одеревенела от шока.
Феликс потёрся щекой о мою щёку, выманивая меня из этого оцепенения, вернулся к моему рту и прикусил нижнюю губу. Ласково коснулся верхней и снова впился в нижнюю. О господи, пожалуй мне стоило забыть, как это делается! Забыть начисто! Чтобы он смог научить меня всему заново... Вкус его губ, головокружительный запах лосьона для бритья...
— Лика... — выдохнул он. — Ну же, ответь мне...
Упрашивающая нотка в его голосе, движение его большого пальца, скользящего по моему виску, шее, рисующего тонкий след на моей ключице — и пережитое потрясение разжало когти. Я очнулась, прижалась к нему покрепче и ответила со всем жаром, на который было способно моё обессилевшее тело и мой не слишком опытный рот.
Мои пальцы утонули в его волосах... М-м-м, те не слишком короткие и не слишком длинные — идеально... Есть за что схватиться, когда по телу бежит полк мурашек или когда его рука соскальзывает с моего плеча и тыльной стороной ладони легко касается моей груди. Ох... И тут сквозь сладкий туман и сумасшествие поцелуев до меня доходит, что я в футболке на голое тело, без лифчика, что эта самая футболка промокла насквозь и прилипла к груди, а мои соски от холода и возбуждения уже просто... вонзились в его грудь.
— О боже, — задохнулась я, отстраняясь от него, отодвигая от него свою грудь, и Феликс понял это движение. Я вижу улыбку на его губах — потрясающую лукавую, сводящую с ума улыбку. Он читает меня, как книгу, каждый мой жест и движение. Ох, какой соблазн снова поцеловать его, пока ему так весело, попробовать эту улыбку на вкус.
— Ты же совсем замёрзла, — продолжает улыбаться он, быстро снимая куртку и заворачивая меня в неё.
— Нет, мне еще никогда не было так тепло, — возражаю я.
— Ох, Лика...
И тут меня начинает разбирать смех, и страх с отчаянием стремительно разбегаются в стороны, как букашки. Я не до конца верю, что Феликс собирался покончить жизнь самоубийством, я с трудом представляю, что будет дальше, но, по крайней мере, мне уже не страшно! Люди, которые могут целоваться так, как минуту назад целовались мы, — могут преодолеть всё, что угодно. Могут уложить на обе лопатки любых демонов, да так легко, как... как могли бы уложить друг друга.
— Ну наконец-то! Я думала вы никогда не закончите, ребята.
Я оглядываюсь, и мои щёки начинают пылать — их словно соусом чили намазали: у вертолета, чьи лопасти уже перестали молоть воздух, стоит, прикрывшись розовым зонтиком, Изабелла, а рядом с ней — сияющая, как прожектор, Диомедея. И обе не сводят с нас глаз.
***
— Крис, — выдохнула Дио, бросаясь брату на шею.
— Ох, лучше бы тебе держаться от меня подальше.
А дальше последовал пассаж на... то ли на латыни, то ли на «сицилийском», как называла их язык его сестра. И судя по всему, приятного в этом пассаже было мало. Дио в долгу не осталась и защебетала что-то в ответ. Изабелла надула губы и отсыпала Диомедее еще горсточку любезностей. Я испуганно прижалась к Феликсу, и он мгновенно умолк и приобнял меня в ответ.
— Теперь она считает меня самоубийцей, Дио! — перешёл на русский он, видимо, только чтобы я не чувствовала себя лишней. — Как ты могла сказать ей это?!
— А как бы еще я смогла предупредить её, что ты собираешься сделать, не вдаваясь в тайны Фальконе? Ну? Кое-какие вещи должен рассказать ей только ты!
— Ты не собирался убивать себя? — изумленно переспросила я.
Феликс прижал меня к себе еще крепче и растерянно мотнул головой.
